Мирча Элиаде - История веры и религиозных идей. Том 2. От Гаутамы Будды до триумфа христианства

Однако религиозное основание вегетарианской практики было сложнее и глубже. Отказываясь от животной пищи, орфики (и пифагорейцы) воздерживались от кровавых жертвоприношений, обязательных в официальном культе. Такой отказ с определенностью выражал решение отделиться от своих сограждан и, в конечном счете, "отрешиться от мира"; тем же отказом выражалось неприятие в целом греческой религиозной системы, в основании которой лежит первое жертвоприношение, совершенное Прометеем (§ 86). Оставляя для людей мясо и принося богам в жертву кости, Прометей вызвал гнев Зевса; это, в свою очередь, привело к концу «райской» эпохи, когда люди жили в ладу с богами. [377] Гесиод. Труды и дни, 90 sq., 110 sq. О мистических и эсхатологических ценностях вегетарианства см. тексты с комментарием: Guthrie. Orpheus, р. 197 sq.; особ. толкование: Sabbatucci. Saggio sul misticismo greco, р. 69 sq. Ср. также: Detienne. La cuisine de Pythagore, р. 148 sq. Возврат к вегетарианской практике означал как желание искупить грех предков, так и надежду восстановить, хотя бы отчасти, первозданное блаженство.

То, что называлось "орфической жизнью" ("Законы", VI, 782с), включало в себя очищение, аскезу и соблюдение множества специфических правил; однако спасение достигалось, в первую очередь, через «инициацию», т. е. через откровения космологического и теософского порядка. Сопоставляя немногие свидетельства и аллюзии античных авторов (Эсхила, Эмпедокла, Пиндара, Платона, Аристофана и других), равно как и более поздние документы, можно восстановить в общих чертах то, что, за неимением лучшего, называется "орфическим учением". Здесь выделяют теогонию, находящую продолжение в космогонии, и достаточно своеобразную антропологию. Собственно, в основе орфической эсхатологии, контрастирующей как с гомеровской, так и с элевсинской, лежит антропогонический миф.

В теогонии, называемой "Рапсодии", [378] Дамаский в V в. н. э. ещё читал произведение, озаглавленное "Рапсодии Орфея". Некоторые фрагменты, безусловно, древние (VI в. до н. э.); ср.: Guthrie. Orpheus, р. 77 sq., 137–142. содержатся лишь некоторые детали генеалогии, заимствованной у Гесиода. Время (Крон) откладывает в Эфире первичное яйцо, из которого вылупился первый из богов, Эрос, именуемый также Phanes. Эрос — порождающее начало — создает других богов и мир. Но Зевс поглощает Phanes и все творение и создает новый мир. Мифический сюжет поглощения божества Зевсом был хорошо известен. Гесиод повествует о том, как Олимпиец проглотил свою супругу Метиду перед чудесным рождением Афины (§ 84). Но в орфической теогонии больше нюансировки: здесь угадывается стремление сделать из бога-миродержителя творца мира, которым он правит. Кроме того, в эпизоде отражено философское наблюдение относительно создания из единого целого многообразной Вселенной. [379] Guthrie. The Greeks and their Gods, р. 319. Несмотря на переработки, миф сохраняет архаическую структуру. Небезосновательно проводились аналогии с египетской и финикийской космогонией.

В других традициях началом считается Никте (Ночь), от которой произошли Уран и Гея; или Океан, из которого появилось Время (Крон), произведшее, в свою очередь, Эфир и Хаос; или Единство, породившее Раздор, по мановению которого Земля отделилась от Вод и Неба. Недавно в Деревенском папирусе [380] Найден в 1962 году недалеко от города Дервени, в Фессалониках, и датируется IV в. до н. э. Речь идет о комментарии орфического текста, что подтверждает древность и высокий философский уровень подобных писаний была найдена новая орфическая теогония, центрирующаяся вокруг Зевса. В одном стихе, приписываемом Орфею, возвещается о том, что "Зевс есть начало, сердцевина и венец всего" (соl. 13, 12). Орфей называет Мойру (судьбу) мыслью Зевса. "Когда люди говорят: "Мойра соткала", — они подразумевают мысль Зевса, которая определила, что есть, чему быть и чему надлежит прекратить существование" (соl. 15,5–7). Океан — не что иное, как ипостась Зевса, равно как Гея (Деметра), Мать, Рея и Гера — только различные имена одной и той же богини (соl. 18, 7-11). Характер космогонии — и сексуальный, и монистичный одновременно: Зевс совершил акт любви "в воздухе" (или "в вышних") и таким образом сотворил мир, однако в тексте нет упоминаний о его партнерше. [381] Этот вид космогонии напоминает мемфисское богословие (§ 26), систему Ферекида самосотворение Праджапати (§ 76). Автор провозглашает единство бытия, утверждая: логос мира — то же, что логос Зевса (col. 15, 1–3). Отсюда следует, что слово, обозначающее" мир", и есть «Зевс» (ср.: Гераклит, fr. В 1, В 32). Текст Деревенского папируса важен во многих отношениях; с одной стороны, он подтверждает существование уже в глубокой древности самых настоящих тайных орфических сходбищ; с другой стороны, высвечивает монистическую, даже «монотеистическую» тенденцию некоей орфической теогонии.

Что касается мифа о происхождении человека из праха титанов, то он в ясном виде проступает лишь у более поздних авторов. (I–II вв. н. э.). [382] Плутарх. De esu саm. I, гл. VII (Kern. Or. Fr. n. 210); Dion Chrysostoтe, ХХ: Х, 55. Наиболее полная версия содержится у Климента Александрийского. Протрептик, II, 17,2;8,2. Но, как мы попытались показать в связи с мифо-ритуальной темой Диониса-Загрея (§ 125), соответствующие упоминания содержатся уже в древних источниках. Несмотря на скептицизм некоторых ученых, ссылки на титаническую природу человека позволительно различить в формуле Пиндара: "Искупление древнего беззакония" (fr. 133 Schr.), а также в отрывке из «Законов» (701с) — о тех, в ком "проявляется древняя природа титанов". Согласно сведениям Олимпиодора, можно предположить, что Ксенократ, ученик Платона, связывал понятие тела как «темницы» с Дионисом и титанами. [383] Олимпиодор, in Phaed. 84, 22.

При любой интерпретации этих расплывчатых сведений, верно одно: в древности миф о титанах рассматривался как «орфический». Судя по мифу, человек был наделен и титанической, и божественной природой одновременно, поскольку останки титанов содержали равным образом и тело Диониса-ребенка. Тем не менее, посредством обрядов очищений (katharmoi) и посвящения (teletai), а также ведя «орфический» образ жизни, можно было избавиться от титанического элемента и стать bakhos; иными словами, отделить божественное — дионисийское — начало и причаститься ему.

Нет необходимости подчеркивать новизну и оригинальность этой концепции. Вспомним месопотамскую параллель: сотворение человека Мардуком из земли (т. е. из тела древнего чудовища Тиамат) и из крови архидемона Кингу (ср. § 21). Но орфическая антропология, будучи не менее мрачной и трагической, парадоксальным образом содержит в себе элемент надежды, отсутствующий не только в месопотамской картине мира, но также и в гомеровской концепции. Ибо, несмотря на свое происхождение от титанов, человек, свойственным ему образом, причастен божественному. Он способен даже освободиться от «демонического» элемента, проявляющегося в мирском существовании как таковом (невежество, мясоедение и т. п.). С одной стороны, в этом можно усмотреть дуализм (дух-тело), весьма близкий к Платоновскому; с другой стороны — совокупность мифов, верований, правил поведения и посвящений, которые обеспечивают обособленность «орфика» от себе подобных и, в конечном счете, отделенность души от Космоса. Все это напоминает многочисленные индийские сотериологические учения и техники (§ 195) и предвосхищает возникновение различных гностических систем (§ 229 и сл.).