Александр Бриллиантов - Лекции по истории древней церкви

б) Несочувствие св. Григория к слишком большой, с его точки зрения, снисходительности отцев собора, насколько она могла отражаться на точности догматических определений, не было, однако, главной причиной размолвки его с восточными. Он разошелся с ними собственно из — за вопроса о замещении Антиохийской кафедры. Если для Феодосия и для самих восточных желательно было прежде всего воссоединение македониан с Церковью, хотя бы, по — видимому, даже с упреками в формуле, то для Григория более необходимым казалось восстановить мир между самими православными, между Востоком и Западом, разделившимися из — за антиохийской схизмы; к этому могло располагать его то, что сам он, будучи другом и почитателем Мелетия, вместе с тем стоял в ближайших личных отношениях, например, к стороннику Павлина и представителю Запада блаж. Иерониму, находился в сношениях и с египтянами. Он и кафедру Константинопольскую принял в надежде, между прочим, содействовать этому примирению. Случилось, что во время хода соборных заседаний скончался Мелетий. Григорий увидел теперь самый удобный момент для осуществления своего плана и выступил с предложением не избирать преемника Мелетию, а предоставить кафедру Павлину. Но в памяти восточных епископов живо еще было недавнее пренебрежительное отношение к Мелетию Павлина; не было, конечно, забыто еще и то высокомерие и холодность, какие Запад незадолго перед тем проявлял в лице Дамаса в ответ на слезные мольбы Василия Великого о помощи; Иероним, по — видимому, тоже не в меру высоко держал себя в отношении к восточным. Признать Павлина значило бы, по мнению восточных, оскорбить память Мелетия и дать лишний повод Западу проявить свои властолюбивые притязания в отношении к Востоку, — между тем с Востока свет и вера Христова. Большинство епископов, сначала более юные, а за ними и старшие отвергли предложение Григория. Столкновение его по этому вопросу с восточными, в связи с указанным недовольством его догматической точкой зрения последних, и привело его к разрыву с восточными. Он перестал посещать собрания (отчасти и вследствие болезни), хотя просьбы близких к нему епископов и константинопольской паствы пока удерживали его от решительного шага, несмотря на стремление оставить кафедру и удалиться в уединение.

Григорию, руководившемуся в своих действиях самыми высокими идеальными побуждениями, скоро на себе лично пришлось испытать, насколько восточные были правы в своей оценке западных. «Пришли внезапно призванные (ήλθον έξαπίνης κεκλημένοι), как долженствовавшие содействовать установлению мирных отношений, египтяне и македониане, блюстители божественных законов и таинств» (Ibid. 1798–1801), — говорит он сам в ироническом тоне о прибытии теперь только, может быть, вызванных Тимофея Александрийского и Ахолия Фессалоникийского с другими епископами. От представителей Запада, сделавшегося «чуждым» Востоку (Ibid. 1637: ξένον γάρ έστιν, ώς ορώ, νυν ή δύσις), и от египтян, когда они явились в Константинополь, подуло суровым холодом и на самого Григория, ради мира с Западом оттолкнувшего от себя восточных (Ibid. 1802: φυσώναεςήμΐν έσπέριόντεκαι τραχύ). Павлин для них, конечно, продолжал быть единственно законным епископом в Антиохии, и о выборе преемника Мелетию не могло быть и речи. Но они не признали правильным и возведение на Константинопольскую кафедру восточными Григория, ссылаясь на 15–е пр. Никейского собора, запрещающее переход епископа из одного города в другой.

Ахолий, только что бывший на соборе в Риме, получил от Дамаса письменную инструкцию в этом смысле ввиду предстоящего выбора Константинопольского епископа: действительности хиротонии Максима папа не признавал. Самому Григорию западные заявили конфиденциально, что лично против него они ничего не имеют, а хотят лишь сделать неприятность своим противникам, поставившим его. Тимофей Александрийский, однако, нужно думать, считал все время Константинопольским епископом Максима (apud Theod. Η. Ε. V, 8: κεχειροτόνηκε). Григорий тогда окончательно принял решение оставить кафедру и заявил отцам, что если он стоит препятствием на пути к восстановлению церковного мира, он готов быть вторым Ионой и пожертвовать собой для общего блага: он неохотно и вступал на кафедру, и теперь с радостью удалится на покой, который нужен и для его расстроенного здоровья. Собор и император приняли его просьбу, и он удалился из Константинополя. В прощальной речи к епископам и пастве, перечисляя основания, заставившие его оставить кафедру, он указывает и на безуспешность своей попытки прекратить Ιερός πόλεμος между Востоком и Западом, и внушает позаботиться о мире тем, от кого это зависит (Gr. Naz. Or. 42,21 и 27: χαίροις, ανατολή και δύσις, υπέρ ών και ύφ' ών πολεμούμεθα).

На место Григория был избран, по общему согласию восточных в присутствии самого императора, престарелый сенатор из Тарса в Киликии Нектарий, занимавший тогда должность претора. Созомен рассказывает (Soz. Η. Ε. VII, 8), что Нектарий внесен был в список кандидатов епископом Антиохии (писидийской Оптимом?), по желанию Диодора Тарсийского, к которому Нектарий зашел перед отъездом в Тарс. Выбор императора остановился на нем, хотя имя его стояло последним в списке. Нектарий был только еще оглашенным, и епископы, не ожидавшие такого выбора, не все и сразу одобрили его, но потом все согласились с ним. Нектарий в белой одежде новокрещенного провозглашен был епископом Константинопольским. Он потом должен был учиться церковным порядкам, для чего упросил Диодора оставить ему в качестве руководителя на некоторое время одного епископа. Личные качества Нектария и именно его миролюбивый характер заставляли, однако, всех с уважением относиться к нему. Вслед за тем и на Антиохийскую кафедру епископами Восточного диоцеза был избран пресвитер Флавиан, и это избрание утверждено собором. Таким образом, притязания Запада и Александрии относительно кафедр Константинопольской и Антиохийской были отстранены, и эти кафедры замещены лицами, избранными самими восточными.

Противоримские и противоалександрийские тенденции в настроении отцев собора нашли ясное отражение и в его канонических постановлениях (пр. 2–4). Было сделано специальное постановление о недействительности посвящения александрийского ставленника Максима и всех совершенных им рукоположений (4–е пр.). Случай с Максимом дал повод постановить, чтобы на будущее время вообще епископы иных диоцезов не вторгались в чужие Церкви и не производили там смятения, но чтобы, согласно с канонами, Александрийский епископ ведал только дела египетские, равно и епископы других диоцезов не преступали бы границ своих областей, так что без призыва никакой епископ не может явиться в чужой диоцез ни для хиротонии, ни для каких — либо иных действий (2–е пр.). Рим этим правилом хотя и не был затрагиваем, но римскому самолюбию нанесен был тяжкий удар возвышением Константинопольского епископа. Определено епископу Константинопольскому иметь преимущество чести после епископа Римского, так как Константинополь есть «новый Рим» (3–е пр.). От чести недалек был переход и к власти, и Рим мог теперь уже хорошо понять все значение канонического возвышения своего будущего соперника на Востоке. Понятно, что это правило даже еще более, нежели для Рима, неприятно было и для Александрии, отступавшей теперь на второй план перед Константинополем. Папы после не признавали этого правила или даже и вообще канонических постановлений собора 381 г. (Лев Великий, Григорий Великий), хотя оно и помещалось в Средние века в декрете Грациана с надлежащим замечанием римских цензоров. Александрийцы тоже сначала игнорировали самый собор (на соборах: Ефесском 431 г. и «Разбойничьем» 449 г.) вместе с догматическими его определениями.