Семён Франк - О смысле жизни

"Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её; а кто потеряет её ради Меня, тот сбережёт её. Ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого погубить" (Лук. IX, 24-25),

кто сам не сознает, что Царство Небесное подобно

"сокровищу, скрытому на поле, которое нашёл человек утаил, и от радости о нём идёт и продаёт все, что имеет, и покупает поле то",

или подобно

"купцу, ищущему хороших жемчужин, который, нашёл одну драгоценную жемчужину, пошёл и продал все, что имел, и купил её" (Матф. XIII, 44-46)

— тот ещё не готов для искания смысла жизни и потому, очевидно, никогда не может сговориться с теми, кто его ищет, а тем более не согласится на условиях, при которых его можно найти. Без жертвы и отречения нельзя вообще найти смысла жизни или — что то же — подлинной жизни, — таков, как мы уже знаем, внутренний закон духовного бытия; а что тут не может быть слишком большой жертвы, ясно для всякого, кто понимает, о чём идёт здесь речь.

Раз навсегда и незыблемо стоит один итог наших размышлений: для того чтобы искать и найти абсолютное благо, надо прежде всего отказаться от того заблуждения, которое в относительном и частном усматривает само абсолютное, надо понять бессмысленность всего на свете вне связи с подлинно-абсолютным благом. Как бы часто душа наша, колеблясь между двумя мирами, ни возвращалась к более естественной и лёгкой для неё мысли, что в богатстве, славе, земной любви или даже в сверхличных благах, как счастие человечества, благо родины, наука, искусство, — заключено "настоящее", "реальное" удовлетворение человеческой души, а всё остальное есть туманная и призрачная "метафизика" — пробуждаясь, она снова понимает и, оставаясь правдивой, не может не понимать, что всё это — тлен, суета и что единственное, что ей подлинно нужно, есть смысл жизни, заключённый в подлинной, вечной, просветлённой и успокоенной жизни. Относительное и частное всегда останется только относительным и частным, всегда нужно только для чего-то иного — абсолютного — и легко отдаётся или по крайней мере должно отдаваться за него. Эта иерархия ценностей, — этот примат цели над средствами, основного над вторичным и производным, должен быть незыблемо утверждён в душе раз и навсегда и ограждён от опасностей затуманивания и колебания, которому он подвергается всегда, когда нами овладевает страсть — хотя бы самая чистая и возвышенная страсть. Жизнь осмысливается только отречением от её эмпирического содержания; твёрдую, подлинную опору для неё мы находим лишь вне её; лишь перешагнув за пределы мира, мы отыскиваем ту вечную основу, на которой он утверждён. Пребывая в нём, мы им охвачены и вместе с ним шатаемся и кружимся в бессмысленном вихре.

И всё же таким чисто отрицательным выводом мы не можем ограничиться, потому что он был бы односторонним. Ибо смысл жизни, раз найденный, через отречение и жертву, в последней глубине бытия, вместе с тем осмысливает всю жизнь. Царство Небесное, будучи подобно одной жемчужине, за которую охотно отдаётся всё остальное имущество, вместе с тем подобно закваске, которая сквашивает "три меры муки", подобно горчичному зерну, которое вырастает в огромное тенистое дерево. Выражаясь отвлечённо, мы можем сказать: абсолютное отыскивание через противопоставление его относительному, оно — вне и выше последнего; но оно не было бы абсолютным, если бы оно вместе с тем не проникало всё относительное и не охватывало его. Никакое земное человеческое дело, никакой земной интерес не может осмыслить жизни, и в этом отношении они всё совершенно бессмысленны; но когда жизнь уже осмыслена иным началом — своею последней глубиной, то она осмыслена всецело и, следовательно, всё её содержание. В тьме нельзя отыскать свет, и свет противоположен тьме; но свет освещает тьму. Было бы совершенно ложным, противоречащим христианскому сознанию и подлинному строению бытия стремлением — оторвать Бога от мира, замкнуться в Боге и оградить себя от мира презрением к нему. Ибо Бог, превосходя мир и будучи сверхмирным, сотворил этот мир и в нём явил Себя; в Боговоплощении Он сам влил Свои силы в мир, и истина христианства, в которой мы узнали истинное обретение смысла жизни, есть не учение о трансцендентном и отрешённом от мира Боге, а учение о Боговоплощении и Богочеловечестве, о нераздельном и неслиянном единстве Бога и человека, а стало быть, и Бога и мира (так как существо мира — в человеке). Вся человеческая жизнь, просветлённая своей связью с Богом и утверждённая через неё, оправдана; вся она может совершаться "во славу Божию", светло и осмысленно. Единственным условием этого является требование, чтобы человек не служил миру, "не любил мира и того, что в мире" как последних самодовлеющих благ, а чтобы он рассматривал свою мирскую жизнь и весь мир как средство и орудие Божьего дела, чтобы он употреблял их на служение абсолютному добру и подлинной жизни. Жизнь как наслаждение, власть, богатство, как упоённость миром и самим собой есть бессмыслица; жизнь как служение есть Богочеловеческое дело и, следовательно, всецело осмысленно. И каждое мнимое человеческое благо — любовь к женщине, богатство, власть, семья, родина, — использованное как служение, как путь к истинной жизни и озарённое лучами "света тихого", теряет свою суетность, свою иллюзорность, и приобретает вечный, т. е. подлинный смысл. Христос благословил брак в Кане Галилейской, он повелел платить дань Кесарю — под условием несмешения его с Богом. Иоанн Креститель наряду с абсолютным требованием — сотворить достойные плоды покаяния — на вопрос "что делать?" заповедал народу делиться одеждой и пищей с неимущими, мытарям — не требовать более определённого им, а воинам — никого не обижать, не клеветать, довольствоваться своим жалованием (Лук. III, 8-14).

И всё же здесь остаётся ещё неясность. Сказано ведь:

"царство Моё не от мира сего",

"не любите мира и того, что в мире".

Служение Богу ведь и есть отречение от мира, ибо нельзя сразу служить двум господам, Богу и маммоне. Каким же образом возможно мирское служение, оправдание мирской жизни через связь её с Богом?

Человек по своей природе принадлежит к двум мирам — к Богу и к миру; его сердце есть точка скрещения двух этих сил. Он не может служить этим двум силам сразу и должен иметь только одного господина — Бога. Но Бог есть и Творец мира, и через Бога и в Боге оправдан и мир. Кто может отречься всецело от мира, от всего того в мире, что не согласуется с Богом и не божественно, и идти прямо к Богу — тот поступает праведно, кратчайшим и вернейшим, но и труднейшим путём обретает оправдание и смысл своей жизни. Так идут к Богу отшельники и святые. Но кому это не дано, у того другое предназначение: он вынужден идти к Богу и осуществлять смысл своей жизни сразу двумя путями; пытаться по мере сил неуклонно идти прямо к Богу и взращивать в себе Его силу, и вместе с тем идти к Нему через переработку и совершенствование мирских сил в себе и вокруг себя, через приспособление их всех к служению Богу. Таков путь мирянина. И на этом пути необходимо и правомерно возникает та двойственность, в силу которой отречение от мира должно сочетаться с любовным соучастием в нём, с усилием его же средствами содействовать его приближению к вечной правде.