Том Райт - Что на самом деле сказал апостол Павел

Как историк, богослов и экзегет, я со всей уверенностью могу сказать, что исследование Павловой проповеди язычникам, к которой я пытался подступиться в этой главе, исключительно важно для верного понимания как богословия, так и самой личности апостола. Он сам об этом говорит, и до чего же нелепо, когда наши исследователи пытаются пробраться в обход этой линии Павловой мысли. Но здесь открывается и другое измерение. Наблюдая за нынешней культурой, я пришел к выводу, что современный мир все быстрее и быстрее скатывается к разным формам язычества. Я немного говорил об этом в своей книге New Tasks for a Renewed Church (в Америке она вышла под названием Bringing the Church to the World). Как ни странно, церковь зачастую гораздо охотнее вчитывается в Павлову проповедь иудеям. Это, конечно же, важно. Однако не можем же мы требовать от своих слушателей, чтобы они стали иудеями, иначе Благая весть апостола Павла до них не дойдет. Если мы хотим нести Евангелие Иисуса Христа нынешнему поколению, нам нужно заново понять, что может стать «Благой вестью» для языческого мира. Павел очень убедительно об этом говорит, лишь бы мы дали себе труд его послушать.

Итак, язычникам Павел нес Евангелие. А что же он нес своим единоверцам? Безусловно, как мы видели, он их обличал и предупреждал против языческого отношения к собственной традиции. Но была ли у него «Благая весть» для своих?

Как известно, Павел считал себя прежде всего «просветителем народов». Он нес язычникам спасительную для них весть о Боге, сотворившем мир, Боге Израилевом. Многие иудеи, и Павел в их числе, верили, что все племена земные «благословятся» тогда и только тогда, когда Бог исполнит свои обетования Израилю. Для Павла это уже случилось — в Иисусе, распятом и воскресшем еврейском Мессии. Но как такое возможно? Как в столь невероятных событиях мог исполниться обетованный замысел Бога Израилева? И что все это могло означать для народа?

В четвертой главе мы говорили о том, как Павел берет изначальное иудейское представление о Боге, переосмысливает его и развертывает вокруг Иисуса Христа и Духа. Теперь нам предстоит увидеть, что примерно то же проделывает он с основными иудейскими представлениями о том, как Бог будет действовать или, возможно, уже действует в истории Израиля и всего мира. Подобные размышления не только подводят нас к самой сути одного из величайших Павловых посланий, но и позволяют подступиться к одному из наиболее важных и противоречивых его понятий — словосочетанию dikaiosune theou, которое приблизительно можно перевести как «Божья праведность».

Но сначала одно замечание относительно языка. Англоязычному читателю в течение этой и следующей главы придется все время помнить о том, что греческое слово dikaios в английском может передаваться двумя прилагательными — right (праведный, правый) и just (справедливый) [15] Это предупреждение касается и русского читателя. Греческое dikaios по–русски так же чаще всего передается как «праведный» или «справедливый». Однако в современном русском языке сохранилась устаревшая книжная форма «правосудный», по значению более близкая соответствующему греческому прилагательному. Ср. у С. С. Аверинцева: «Суди, Судия правосудный…». — Прим. пер. . Соответственно dikaiosune означает righteousness (праведность), а также justice (справедливость). Что же касается производного глагола dikaioun, его можно перевести только как to justify (оправдывать): глагола to righteous в английском языке нет [16] Точно перевести этот глагол на русский язык также довольно трудно. Вернее всего его значение передают словосочетания «поступать по правде», «творить правду». — Прим. пер. . Его пытался ввести в обиход Э. П. Сандерс, но это был единичный случай. В аналогичном контексте при переводе «Новозаветного богословия» Бультмана использовалась архаичная форма to rightwise, но от нее тоже со временем отказались.

В конце концов мы можем договориться и везде вместо «справедливый» и «справедливость» употреблять «праведный» и «праведность», тем более что все эти понятия давно утратили для современного человека свой изначальный смысл. Поэтому трудность, — одна из многих, с которыми буквально на каждом шагу сталкивается читатель Павловых текстов, — состоит в том, что Павел, конечно, писал по–гречески, но мыслил при этом как иудей, и нам теперь ничего не остается, как мучительно подыскивать слова и обороты, способные хотя бы отчасти передать аромат и строй его изысканных и замысловатых речений. Это все равно, что переводить поэзию. Кажется, именно этим нам сейчас и предстоит заняться.

Словосочетанию «праведность Божья» посвящено немало фундаментальных и прикладных исследований. Я не берусь — ни в этой главе, ни даже во всей книге — описать все уровни или пласты этого понятия. Само словосочетание или его почти абсолютные синонимы встречаются у Павла восемь раз, семь из которых — в Послании к Римлянам. Оно немилосердно искажалось в переводах: так, New International Version вполне спокойно допускает в шести стихах ключевого фрагмента Рим 3:21–26 два разных перевода этого понятия. Свою же задачу я вижу в том, чтобы очертить иудейский контекст этого словосочетания, охарактеризовать предложенные разными школами возможные интерпретации и показать, какая из них, на мой взгляд, наиболее приемлема.

Для читателя Септуагинты — греческого перевода еврейского Писания — «праведность Божья» могла означать только одно — верность Бога обетованиям и Завету. У Исайи (Ис 40–55) «праведность» — одно из главнейших свойств Бога, залог того, что Он спасет Свой заблудший и жестоковыйный Израиль. Бог обещал, — значит, Израиль может смело Ему верить. Следовательно, Божья праведность — это «надежность» Бога, с одной стороны, и непреложность спасения Израиля, с другой. Смысловым ядром этого сюжета у Исайи становится фигура Страждущего Раба, в котором в конце концов осуществятся праведные Божьи обетования.

Такое прочтение подтверждается многими другими фрагментами, вспомнить хотя бы вдохновенную молитву в девятой главе Книги пророка Даниила. Казалось бы, споров о смысле этого словосочетания быть не должно. В Септуагинте оно, несомненно, означает, что Бог, верный завету с Израилем, выведет его из Вавилонского плена. Немало соответствий или родственных понятий, подтверждающих такую интерпретацию, встречается также в иудейской книжности периода Второго Храма. Божья праведность в ней мыслится как завет Бога с Израилем, завет, посредством которого в мире упразднится зло.

Однако, чтобы прочувствовать оттенки этого словосочетания, необходимо понять, что мы имеем дело с метафорой. Изначально «праведность» — понятие юридическое, то есть относящееся к области судопроизводства. Здесь понадобятся некоторые пояснения.