Том Райт - Что на самом деле сказал апостол Павел

Бог этот настолько не похож на божество деистов, что наши современники, вероятнее всего, сначала придут в недоумение. «Как это, — скажут они, — Бог пылко и сострадательно нас любит? Как это: он стал человеком, чтобы спасти человечество? Это непоследовательно, нелогично, неразумно, в конце концов». Да–да, конечно, но только если исходить из тех представлений о Боге, которые сложились в XVIII веке. Пора перестать в наших проповедях и публичных выступлениях играть словом «Бог» и вернуть миру его истинный смысл, открывшийся в Иисусе.

Это потребует объявить войну всем ложным богам, которые все громче заявляют о себе в последнее время. Богословие, как природа, пустоты не терпит. Деизм родил атеизм: сначала Бог был хозяином, затем — хозяином в отлучке, а потом — просто «в отлучке». Но так долго продолжаться не могло, и очень скоро его место заняли другие, вынырнувшие из небытия божества. Это заметней всего в разнообразных течениях New Age, часть из которых — откровенно языческие. Так же, как иудейский монотеизм противостоял в свое время дуализму, язычеству, стоицизму и эпикурейству, в наши дни христианский монотеизм должен (и об этом мы читаем у Павла) бросить вызов всем прочим богословским системам.

Уже сейчас видно, что больше всего движение New Age преуспело там, где христиане позволили себе опуститься до явно дуалистического почитания «далекого Бога» и презрения к тварному миру, включая и самый близкий нам «кусочек» творения, то есть собственное тело. New Age же предлагает неожиданную и захватывающую альтернативу: все творение, в том числе и мы с вами, божественно от начала и до конца. Однако все эти красивые слова — не более чем карикатура на Евангелие, о котором говорит Павел. Сам по себе тварный мир — не Бог, но он создан для того, чтобы отражать благость сотворившего его Бога и, в конце концов, разделить свободу и славу детей Божьих. Люди тоже не боги, но они созданы как образ и храм Его Духа.

Здесь дело не в том, чтобы дать правильный ответ. Современные богословские системы описывают главным образом, как люди живут, как упорядочивают мир и поступают друг с другом. Только в насквозь деистической культуре возможно, чтобы слово «богословие», как это можно наблюдать в некоторых сферах и кругах, стало ругательством в адрес несостоятельных теорий. Коль скоро мы призваны вслед за Павлом свидетельствовать по самому большому счету об истинном Боге, открывшемся в Иисусе Христе и в Духе, нам надо доказать, что на богословском языке можно говорить обо всем — о жизни, культуре, любви, политике и даже о религии. Больше того, это ставит новую задачу перед исследователями: им придется показывать связь богословия с другими науками. Правда, сначала потребуется убедить бухгалтеров и кассиров в том, что ради такого дела стоит оторваться от ведомостей и отчетов. Для этого нам понадобится не только терпение Иова, но и отвага противостоять «начальствам и властям» вестью о том, что есть другая жизнь, и ее следует принимать всерьез.

Кроме того, как мы видели, предложенное Павлом переосмысление слова «Бог» предполагало совершено иной взгляд на Божью праведность. Размеры книги не позволяют поговорить об этом поподробней, поэтому остановимся только на восьмой главе Послания к Римлянам, где наиболее полно раскрыта одна из сторон интересующей нас темы. Павел «с радостной надеждой» говорит о наступлении того дня, когда совершится величайший исход всей твари из «рабства тлению» к свободе детей Божьих. Основная идея здесь такова: завет между Богом и Израилем с самого начал был «задуман» как орудие спасения всего мира. Немыслимо, чтобы Бог решил спасти маленькую группку людей, а весь прочий мир пусть катится в преисподнюю, что бы под этим ни понималось. Таким образом, если смерть и воскресение Иисуса Христа, равно как и действие Святого Духа, подтверждают верность Бога Завету, нелепо, тем более ссылаясь на Павлово «Евангелие», представлять себе дело так, будто Бог всего лишь выбрал другую группу спасенных, а общий механизм остался неизменным: одних — в рай, других — в космические тартарары. Тем не менее, показательно, что богословие и экзегеза нередко обходят самые существенные в этом смысле фрагменты — середину Рим 8 и середину 1 Кор 15 — молчанием, а протестантские экзегеты вообще не знают, что с ними делать.

И, наконец, Павлово представление о Божьей праведности потребует от нас заново понять, как праведность Бога связана с Его справедливостью по отношению к миру, которая во всей полноте откроется в будущем, но проступает уже в образах настоящего. Ведь недаром dikaiosune — «справедливость» — может переводиться и как «праведность». Если правда, что Бог во Христе и силой Духа хочет обновить весь мир, и все, о чем говорится в Рим 8 и 1 Кор 15, действительно имеет смысл, значит, как святость в нынешней жизни, пусть отчасти, неуверенно, гадательно, но все же несомненно предвосхищает грядущее воскресение, так и все наши нынешние усилия милосердия, справедливости и мира, пусть неполно, зыбко, гадательно, но столь же несомненно, «прообразуют» исполнение Божьего замысла о твари. Ни одно из них не напрасно: это только на старой карикатуре механик смазывает колеса машины, которая вот–вот сорвется в пропасть. Все наши старания — знаки надежды для мира, который «стенает и мучится доныне» в ожидании обетованного освобождения.

По мере продвижения в глубь понятия «Божья справедливость» мы все явственней начинаем понимать, что оно по сути говорит о Божьей любви, любви Творца к сотворенному Им мирозданию и решимости восставить его ценой победы Христа над силами лжи и распада. Бог жаждет затопить творение Своей любовью, покрыть его Своей славой, как воды покрывают море. Если Евангелие повествует о праведности Божьей, а церковь призвана и уполномочена возвестить эту весть всему миру, значит, и по богословским, и по экзегетическим резонам она никак не может согласиться на половинчатость. Ей нужна полнота. Совершенно так же она не может соглашаться с тем, что несправедливость, унижение и насилие по–прежнему правят миром. Ведь не кто иные, как христиане, призваны привести творение или хотя бы малую часть его — собственное тело — в послушание целительной любви Божьей. Им заповедано уже в настоящем становиться теми, кем по Божьему замыслу им предстоит стать в будущем. Собственно, в этом и состоит святость. Вправе ли мы подходить с другими мерками к тварному миру?

Павлово благовестие, в чем убедили нас старые добрые экзегеза и богословский анализ, и по сей день может многое дать не только для проповеди, но и для всей жизни церкви. Я не берусь сейчас рассуждать о том, что сказал бы апостол Павел нашим постмодернистам, но мне думается, он и здесь мог бы противопоставить их претензиям христианское здравомыслие и цельность, а не ограничивался бы перепуганным ворчанием, которое время от времени можно слышать в церковных кругах. Павлово видение истины, реальности, личности, захватывающей истории отношений Творца и мироздания, Бога Завета и народа Завета вполне могло бы стать мощным и очень нужным противовесом постмодернистским попыткам «деконструировать» истину и реальность, расшатать и размыть личность, разоблачить и уничтожить все «мета–тексты». Иными словами, я убежден, что Павлово благовестие, равно как и неотъемлемая часть его — учение об оправдании, в наши дни не менее действенно, чем во времена Павла.