Андрей Кураев - ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

0 плоти Христовой, 5).

Тертуллиан прав. Христианство должно было идти своим путем, вырабатывая новые модели рациональности, вновь и вновь напрягаясь для рефлексии своей новизны и находя для нее новые слова и новые образы.

Слова Тертуллиана (кстати, никогда не произносившего формулы «верую, ибо абсурдно») отнюдь не отрицают возможности разума в богословии. Напротив, в этих его словах изощренная интеллектуальная рефлексия над евангельским сюжетом. Это раскрытие новых возможностей (и речевых, и постигающих), открытых образом Богочеловека. Позднее в христианской мысли для этого будет создан специальный термин перихоресис: взаимный переход имен и свойств с одной природы Христа на другую вследствие единства Его Богочеловеческой Личности. Тертуллиан просто заметил, что определенные красные флажки пали, и то, что раньше было нельзя, теперь — можно.

И все же третий век — это действительно век большего церковного ригоризма, нежели второй [24] Например, церковные учителя третьего века считают несовместимыми веру и воинское служение: «Воин, находящийся под властью, пусть не убивает человека. Если ему приказывают, пусть не выполняет этого и не приносит клятвы. Если же он не желает, будет отвержен. Оглашенный или христианин, желающие стать воинами, да будут отвержены, потому что они презрели Бога» (Святитель Ипполит Римский. Апостольское Предание. // Богословские труды. № 5. M., 1970. С. 287). Также Ипполит запрещает христианам быть учителями и городскими служащими (из-за необходимости принесения официальных жертв идолам). Этот ипполитов запрет на воинскую службу есть именно новая нотка — даже у Тертуллиана она не звучит. Напротив, он подчеркивает, что христиане — лучшие воины: «Во время похода Марка Аврелия в Германию христианские воины молитвами своими испросили у неба обильный дождь тогда, как армия крайне нуждалась в воде» (Тертуллиан. Послание к Скапуле, африканскому проконсулу // Творения. Ч. 1. СПб., 1849. С. 112). .

Но после тертуллианова антитезиса в четвертом веке наступает пора «синтеза».

Святитель Василий Великий не считает постыдным перенимать знания у язычников и признаваться в этом: «Надобно учиться не стыдясь, учить не скупясь: и если что узнал от другого, не скрывать сего, уподобляясь женщинам, которые подкидывают незаконнорожденных детей, но с признательностью объявлять, кто отец слова» [25] Святитель Василий Великий. Письмо 2. Григорию Богослову // Творения. Т. 3. СПб., 1911. С. 7. .

Знакомство с нехристианской классикой он считает необходимым — «Нам предлежит подвиг, для приготовления к которому надобно беседовать и со стихотворцами, и с историками, и с ораторами, и со всяким человеком, от кого только может быть какая либо польза к попечению о душе… Не лишено приятности, если облечена душа внешнею мудростию, как листьями, которые служат покровом плоду и производят не неприличный вид. Почему говорится, что и тот славный Моисей, которого имя за мудрость у всех людей было весьма велико, сперва упражнял ум египетскими науками, а потом приступил к созерцанию Сущего. Подобно ему, и о премудром Данииле повествуется, что он в Вавилоне изучал халдейскую мудрость, и тогда уже коснулся Божественных уроков» [26] Святитель Василий Великий. К юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями // Творения. Ч. 4. M., 1846. С. 346–347. .

Но благословляя христианских юношей на изучение трудов языческих мудрецов, святитель Василий уже не забывает и об осторожности: «Не должно однажды навсегда предав сим мужам кормило корабля, следовать за ними, куда ни поведут, но заимствуя у них все, что есть полезного, надобно уметь иное и отбросить» [27] Там же. С. 345. .

Святитель Григорий Богослов — первый из церковных авторов, которым пришлось принять на себя «мракобесные» удары церковных ревнителей, по мнению которых любое доброе слово о нецерковной культуре или заимствование из нее недопустимы. Он говорит, что поначалу хотел опираться лишь на Писание. Но изобилие споров понудило его вспомнить об образовании, полученном в Афинском университете [28] «Василий и Григорий юношеский свой возраст провели в Афинах, учась у знаменитейших тогдашних софистов, Имерия и Проэресия, а потом в Антиохии у Ливания» (Созомен. Церковная история. 6,17). — и потому «вступил я на новый путь слова, который хорош или худ, но мне приятен… Хотел я горечь заповедей подсластить искусством. Да и натянутая тетива требует послабления… Стихи мои вмещают в себе нечто дельное и нечто игривое. В них иное из нашего учения, а иное из учений внешних, и это или похвала добродетели, или охуждение пороков, или мысли, или краткие изречения, замечательные по сочетанию речи» [29] Святитель Григорий Богослов. О своих стихах // Творения. Т. 2.. Троице-Сергиева Лавра, 1994. С. 408–409. .

Ему чужда позиция тех, кто полагает, «будто бы эллинская словесность принадлежит язычеству, а не языку» [30] Святитель Григорий Богослов. Слово 4 На царя Юлиана // Творения. Т. 1. Троице-Сергиева Лавра, 1994. С. 66. . А потому — «Да разделят со мною мое негодование все любители словесности, занимающиеся ею как своим делом, люди, к числу которых и я не откажусь принадлежать» [31] Святитель Григорий Богослов. Слово 4 На царя Юлиана // Творения. Т. 1. Троице-Сергиева Лавра, 1994. С. 108. . Как видим, святитель Григорий здесь называет себя филологом. МотйЪ своего обращения к сокровищам античной литературы святитель Григорий объясняет заботой о достоинстве христианской веры: «Не хочу, чтобы чужие имели перед нами преимущество в слове» [32] Святитель Григорий Богослов. О своих стихах // Творения. Т. 2.. Троице-Сергиева Лавра, 1994. С. 409. . И потому в своих письмах святитель Григорий едва ли не чаще приводит цитаты из языческих авторов, чем из Писания. «Хвалю сказавшего это, хотя он не наш» [33] Святитель Григорий Богослов. Слово 28 О богословии второе // Творения. Т. 1. С. 401. . Критика последовала с двух сторон.

Язычники возмутились тем, что галилеяне смеют прикасаться к тому, что сами язычники считали главным своим преимуществом — к великой литературной традиции, рожденной с именем олимпийских богов на устах: «Нас колют нашими же стилями [34] Стиль — заостреная металлическая палочка для письма на вощеной дощечке. , то есть ведут против нас войну, вооружившись произведениями наших же писателей» (слова Юлиана Отступника; цит. по: Феодорит Кирский. Церковная история 3,8) [35] А несколько позже — на рубеже V–Vl веков Псевдо-Дионисий скажет: «Софист Аполлофаний бранит меня и называет отцеубийцей за то, что я нечестиво пользуюсь достижениями эллинов против самих эллинов» {Дионисий Ареопагит. Послание 7. Поликарпу иерарху //Дионисий Ареопагит. О церковной иерархии. Послания. СПб., 2001. С. 205). .