Андрей Кураев - ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

И в семьях и в школах звучит один и тот же вопрос: как сделать, чтобы сын или дочь пришли в храм. А ответ очевиден: верьте так, живите сами так, чтобы ваши родные неверы вам завидовали. Чтобы на вашем примере видели, что вера — это крылья, повод для полета, а не горб за спиной, который давит к земле.

Представляете, у церковной бабушки вырос неверующий внук. И вот в воскресный полдень этот оболтус еле-еле — после трудовой дискотечной ночи — вытаскивает себя из постели. У него все плохо: и сил нет, и голову мутит, и воспоминания о вчерашнем нерадостные, а мысли о недалеком понедельнике вообще самые мрачные… И тут вдруг распахивается дверь — и в дом влетает радостная бабушка, вернувшаяся с Литургии. Представляете его реакцию: «Слушай, ба, а куда это ты с утра пораньше смоталась? И вообще, признайся, блин, чем ты колешься, что такая радостная ходишь!» [401].

А если мы будем угрюмничать — глазки в пол, все нельзя, «как батюшка благословит», «Спаси вас Господи» — то конечно, люди будут уходить куда угодно мимо такого Православия. Люди видят в нашей вере черную дыру, высасывающую из нас человеческие чувства и реакции. Как будто «дементор» нас зацеловал… И это оттого, что мы в себе самих наращиваем сталагмит, не пропускающий свет от получаемого нами Причастия. «Бог — Тот, Кто всегда дополняет, дает, дает… Но что мы приносим в мир из того, что получили?» — спрашивал митрополит Антоний Сурожский [402]. С этого вопроса, адресованного себе лично и можно начать путь возврата к преподобному Серафиму.

Порой люди отстраняют от себя ссылку на преподобного Серафима, отстаивая свое право на вековечную печаль: мол, батюшка Серафим и в самом деле каждого приходящего приветствовал «Радость моя, Христос воскресе!», но перед этим-то он три года на камне простоял… Но этот аргумент означает, что вообще ни у кого из христиан нет права на радость о Христе. Пока, мол не простоишь три года на камне — не имеешь права на радость! Но радость-то у нас не о наших чемпионских успехах. От них пользы мало — «закон ничего не довел до совершенства» (Евр 7:19). Радость христианина — о Боге, дарующем спасение. И если мы не научились радоваться Евангелию — то и никакие посты и кафизмы не подарят нам православящую радость.

Да, с некоторыми людьми, проведшими в православной среде несколько лет, происходят физиологические изменения: потихонечку у них атрофируются те лицевые мышцы, которые обеспечивают подъем уголков губ вверх. Сила притяжения вкупе с постоянной памятью о своих грехах и о бренности жизни сей оттягивает эти самые уголки вниз. Улыбаться становится трудно и непривычно. «Храм — не место для смеха!». Это верно. Но храм и Церковь — не одно и то же. И то, что неприлично в храме, оказывается вполне допустимо для церковного человека вне него.

Впрочем, и в храме иногда не удается обойтись без улыбки. А как еще, скажите, реагировать на пылкие слова такой, к примеру, проповеди: «Протестанты отрицают иконы, Божию Матерь, святых, мощи, ангельскую иерархию, демонов — в общем — все что нам дорого!».

А за пределами храма — отчего же и не улыбнуться… Грусть-тоска совсем не должны считаться видовым отличием православного христианина.

Вообще, прежде чем обожиться надо попробовать очеловечиться. В попытке перепрыгнуть именно через эту ступеньку святой Ириней Лионский (II век) видел грех первых людей: «Не став еще людьми, хотели стать богами».

Об этом — книжный анекдот от отца Иоанна Охлобыстина: «Скажите, — вопросил отца Савву молодой послушник, — можно ли спастись? — Практически невозможно, — ответил тот, — но стоит попробовать. — С чего же начать? — продолжил расспросы тот. — Позвони маме, — посоветовал отец Савва».

Улыбка в церковном мире уместна просто потому, что Церковь — это мир людей. У людей бывают разные представления о том, что остроумно, а что нет, что достойно улыбки, а что — плача. Но это спор о вкусах, а не о догматах.

Апостол сказал, что во Христе нет ни мужеского пола, ни женского. Значит ли это, что между православным юношей и православной бабушкой нет ну совсем никаких различий?

Апостол Павел и сам ведь различал среди своих прихожан эллинов и иудеев, рабов и свободных, и давал им разные советы.

Нет, различия у них нет лишь в одном: Христос одинаково любит их. А вот поло-возрастные психологические особенности сохраняются и у религиозных людей. Женщины (хранительницы очага) более консервативны, чем мужчины (охотники-поисковики). Пожилые консервативнее молодых. А наш типичный прихожанин как раз и есть пожилая женщина. А старый что малый.

4-летние малыши бывают требовательно-консервативны. Если вы в сто первый раз читаете мальцу сказку и решили побыстрее прийти к финалу, выпустили одну фразу или малость поразнообразили ее — юный инквизитор поднимает бурю протестов. Малыша радует знакомая реальность, в которой он ощущает себя как в подвластной и домашней безопасности.

Вот так и наши прихожаночки хорошей считают ту проповедь, в которой они не услышали ничего нового. Если рассказ об одном и том же празднике повторяется из года в год — значит, все правильно, ничего не изменилось, это наша, узнаваемая вера, да и мы сами почти что доктора богословия: все-то мы уже знаем… Если же проповедник приводит к традиционному выводу, но нетрадиционным путем, он подпадает под подозрение.

Новизна радует молодого человека и пугает пожилого. Молодой человек всюду видит возможности, а взрослый — опасности. Молодой ставит вопрос: «Что я могу сделать?». Пожилой, уже много раз побывавший жертвой исторического прогресса, спрашивает: «А что со мной могут сделать? Что оттуда может угрожать мне и моему привычному укладу жизни?».

Человек идет по городу, неожиданно ему попадается подворотня. Реакция молодого человека более активная: «Интересно, что там, пойду, посмотрю, для меня открылось новое пространство, которое я могу исследовать и подчинить себе». Реакция пожилого человека: «Я лучше перейду на другую сторону улицы, мало ли что тут может на меня обрушиться». Молодой человек перед каждым новым поворотом думает: «А не войти ли мне?»; взрослый же остерегается — «А что оттуда может вылететь на меня?»… Молодой ставит вопрос — «Как сделать?»; пожилой — «Как бы чего не сделать, не нарушить!».

Так и в церковной среде. Вместо молодого миссионерского дерзновения — бабушкины страхи: «Ничего нельзя!!!».

Оттого и получается, что любимый внутрицерковный проповедник бывает абсолютно непонятен и неприемлем для аудитории светской. И наоборот — миссионеры вызывают аллергическую реакцию у традиционных прихожан…

О том, что «белые платочки», наполнявшие храмы в советские годы, защитили эти храмы от разрушения, сказано немало — в том числе и мной.