Игнатий Лойола - Рассказ паломника о своей жизни

Он так скрытно, как только было возможно, отправился к одному нищему и, сняв с себя всю свою одежду, отдал её нищему, облачившись в желанное ему платье (§ 18).

тогда, ночью, он так скрытно, как только было возможно, отправился к одному нищему и, сняв с себя всю свою одежду, отдал её нищему, облачившись в желанное ему платье. После этого он пошёл, чтобы опуститься на колени перед престолом Богоматери, и провел там всю ночь: то преклонив колени, то стоя на ногах, со своим посохом в руке.

А на рассвете, чтобы никто его не узнал, он удалился и отправился в путь: не прямой дорогой на Барселону, где он повстречал бы многих людей, способных узнать его и оказать ему почёт, но свернув в деревню, которая называется Манреса [51], где он решил провести несколько дней в «госпитале», а также занести кое-что в свою книгу, которую он тщательно хранил и в которой черпал немалое утешение [52].

Но, когда он был уже в одной лиге от Монтсеррата, его догнал какой-то человек, спешивший ему вослед, и спросил его, отдал ли он одежду нищему, как говорил этот нищий. Когда <���паломник> ответил «да», слёзы брызнули у него из глаз из-за сострадания к нищему, которому он отдал свои одежды: из-за сострадания, поскольку он понял, что нищего обижали, думая, что эту одежду он украл. Однако, как он ни старался уклониться от почестей, ему недолго удалось пробыть в Манресе так, чтобы люди не заговорили о <���его> великих делах, начиная с того, что случилось в Монтсеррате. Впоследствии слухи разрослись и превзошли то, что было в действительности: дескать, он оставил такую большую ренту, и т. п.

19. В Манресе он просил милостыню ежедневно. Он не ел мяса, не пил вина, даже если ему их давали. По воскресеньям он не постился, если ему давали чуть-чуть вина, он выпивал его.

Поскольку же <���прежде> он с крайнем тщанием холил свои волосы, как было в то время принято, и поддерживал их в порядке, <���теперь> он решил махнуть на них рукой, чтобы они росли сами, по своей натуре: не причёсывать их, не стричь, не покрывать ничем — ни днём, ни ночью. По той же самой причине он бросил стричь ногти на ногах и руках, поскольку прежде и об этом тоже заботился.

Когда он находился в этом «госпитале», ему многократно доводилось среди бела дня видеть в воздухе, рядом с собою, нечто, приносившее ему немалое утешение, поскольку это «нечто» было очень, чрезвычайно красиво. Он не разглядел как следует, что это такое, но ему вроде бы казалось, что оно было в облике змеи, со множеством каких-то <���блёсток>, сверкавших, словно глаза, хотя это не были глаза. Видя это, он сильно радовался и утешался; и, чем чаще он это видел, тем более возрастало его утешение. Когда же это видение исчезло, он испытал неудовольствие [53].

20. Вплоть до этого времени он постоянно находился почти в одном и том же состоянии духа, испытывая весьма стойкую радость, ничего не ведая о вещах «внутренних», духовных [54].

В те дни, пока являлось это видение, или же незадолго до того, как оно начало являться (ведь продолжалось это много дней), ему в голову пришла одна неотвязная мысль, которая донимала его, выставляя перед ним тяжесть его жизни, как будто кто-то говорил ему в душе: «Ну, и как же ты сможешь выносить эту жизнь те семьдесят лет, что тебе предстоит прожить?» Но на это он отвечал, также «внутренне», с большой силой (ибо чувствовал, что это исходит от Врага): «Эх, ты, ничтожный! Да можешь ли ты пообещать мне хотя бы час жизни?» Так он одолел это искушение и остался спокоен. И это было первое искушение, пришедшее к нему после того, о чём говорилось выше. А случилось оно, когда он входил в церковь [55], в которой каждый день слушал главную Мессу, Вечерни и Повечерия. Все <���службы> пелись, и он находил в этом немалое утешение. Обычно он читал на Мессе Страсти, неизменно продолжая оставаться спокойным.

21. Однако вскоре после вышеуказанного искушения в его душе стали происходить резкие перемены, и подчас всё казалось ему настолько пресным, что он не находил вкуса ни в чтении Мессы, ни в её слушании, ни в какой-либо иной совершаемой им молитве. А иногда с ним происходило нечто совершенно противоположное, причём так внезапно, что казалось, будто он скинул <���с себя> печаль и отчаяние, как скидывают с плеч плащ. Тогда он стал бояться этих перемен, которых

Ему вроде бы казалось, что оно было в облике змеи, со множеством каких-то <���блёсток>, сверкавших, словно глаза, хотя это не были глаза (§ 19).

никогда прежде не испытывал, и не раз говорил сам себе: «Что это за новая жизнь, которую мы сейчас начинаем?»

В это время он всё ещё беседовал несколько раз с духовными людьми, которые ему доверяли и желали с ним общаться: хотя он не обладал познанием вещей духовных, тем не менее в разговоре выказывал много пыла и сильную волю продвигаться вперёд во служении Богу.

В то время в Манресе была одна пожилая женщина, которая к тому же очень давно уже была служанкой Божией и которую знали в этом качестве во многих частях Испании, так что даже Король Католик как-то раз позвал её, чтобы кое-что ей поведать. Эта женщина [56], беседуя как-то раз с новым Христовым воином, сказала ему: «О, пусть Господь мой Иисус Христос соблаговолит однажды явиться Вам!» Но он испугался, приняв это слишком впрямую: «как это мне явится Иисус Христос?»

Он всё время продолжал, как обычно, исповедоваться и причащаться каждое воскресенье [57].

22. Но тут его стало одолевать множество сомнений. Хотя генеральная исповедь, которую он совершил в Монтсеррате, была весьма тщательной, и притом полностью <���изложена> в письменном виде, как уже говорилось — всё же иногда ему казалось, что кое в чём он не исповедался, и это сильно его удручало: ведь, даже исповедавшись в этом, он оставался неудовлетворён. И тогда он стал искать каких-нибудь духовных людей, которые излечили бы его от этих сомнений. Однако ничто ему не помогало.

Наконец один доктор из кафедрального собора (Seo), человек весьма духовный, который там проповедовал, как-то на исповеди сказал ему, чтобы он записал всё, что сумеет вспомнить. Так он и сделал. Но и после исповедей к нему возвращались сомнения, причём всё это с каждым разом лишь сильнее запутывалось, так что он чувствовал себя сильно измученным. Но, хотя он почти — <���наверняка> знал, что эти сомнения причиняют ему немалый вред, что хорошо было бы от них избавиться, всё же ему не удавалось покончить <���с ними> своими силами. Иногда он думал, что исцелился бы, если бы его духовник велел ему во имя Иисуса Христа не исповедоваться ни в чём из прошлого, и потому желал, чтобы духовник повелел ему это, но не отваживался сказать об этом духовнику [58].