Хусто Гонсалес - История христианства Том II. От эпохи Реформации до нашего времени.

Представление о национальном единстве, связанное с необходимостью религиозного единообразия, лежало в основе многочисленных религиозных войн XVI и XVII веков. Но в конечном счете, в одних местах раньше, а в других позже, приходили к выводу, что для обеспечения национальной безопасности не требуется религиозного согласия, или что оно желательно, но цена его слишком высока. Это произошло, например, во Франции, где Нантский эдикт признал неудачной прежнюю политику насильственного объединения подданных короля в единое религиозное сообщество. В Нидерландах по иным политическим мотивам такие деятели, как Вильгельм Молчаливый, тоже отрицали необходимость религиозного единообразия. Так начался долгий процесс, имевший очень серьезные последствия, – одно европейское государство за другим постепенно переходили к политике религиозной терпимости. Это в свою очередь привело к более современной идее светского государства – то есть государства без религии в качестве связующего начала, – которая сурово осуждалась одними церквами и приветствовалась другими. К этим событиях мы вернемся ниже.

В XVI веке рухнула также мечта о политическом единстве под эгидой империи. Последним императором, который в какой-то мере мог строить такие иллюзии, был Карл V. После него так называемые императоры были не более чем немецкими королями, но даже в Германии они обладали весьма ограниченной властью.

Наконец, поколебались надежды на реформирование, связанные с проведением собора. На протяжении нескольких десятилетий протестантские реформаторы надеялись, что вселенский собор признает их правоту и наведет порядок в папском хозяйстве. Но произошло прямо противоположное. Папству удалось провести собственную реформу без помощи собора, и ко времени созыва Тридентского собора стало ясно, что он станет не подлинно международным и вселенским собранием, а инструментом в руках папства.

Преданные христиане, как протестанты, так и католики, которым довелось жить в XVI веке, были свидетелями того, как ниспровергались многие истины, ранее считавшиеся несомненными. Географические открытия и завоевания в Новом Свете, Африке и Азии ставили вопросы, на которые невозможно было дать ответ по старым меркам. Средневековые устои – папство, империя, предание – больше не выглядели прочными. Выяснилось, если верить Галилею, что даже землю нельзя считать надежной точкой опоры. Часто возникали социальные и политические потрясения. Старая феодальная система уступала место зарождавшемуся капитализму.

Таким было время, в котором жили Лютер, Эразм, Кальвин, Нокс, Лой-ола, Менно Симоне и другие великие реформаторы. Но в условиях, когда происходившее вокруг могло казаться непредсказуемым хаосом, эти реформаторы оставались твердыми в своей вере, полагаясь на силу Божьего Слова. Это Слово, сотворившее мир из ничего, несомненно, могло произвести реформацию церкви, и протестантское движение было лишь ее прелюдией. Лютер и Кальвин, например, всегда подчеркивали огромную силу Слова – она настолько велика, что пока католики продолжают читать его, даже если папа и его советники отказываются к нему прислушаться, в католическом исповедании все равно остаются "отголоски истинной церкви". И великие реформаторы ожидали дня, когда старая церковь снова прислушается к Слову и начнет проводить реформы, к которым они призывали.

Шестнадцатый век был периодом необычайной религиозной активности, захватившей протестантов и католиков, богословов и правителей, высшие слои общества и низшие. Обе стороны, участвовавшие в религиозных столкновениях того времени, были убеждены, что действуют исходя из религиозных убеждений. Высший интерес как Карла V со стороны католиков, так и Фридриха Мудрого со стороны протестантов заключался в защите Божьей истины в том виде, как они ее себе представляли, и свои политические и личные амбиции они подчиняли этой цели. Лютер и Лойола пережили годы мучительных поисков, прежде чем пришли к выводам и убеждениям, сделавшим их знаменитыми. Деятельность их самих и их последователей несла на себе печать глубоких богословских переживаний. Даже Генрих VIII, о личности которого мало кто может сказать добрые слова, как будто бы был убежден, что все предпринимаемое им в религиозных вопросах основывается на искреннем стремлении служить Богу. Таким образом, резкие слова и даже применение насилия христианами разных конфессий по отношению друг к другу отчасти объяснялись твердостью их убеждений и религиозным опытом, лежавшим в основе их вероисповедания.

Но с течением времени появлялось все больше людей, не разделявших такого энтузиазма, а нередко даже и таких убеждений. В конечном счете даже участники религиозных войн начали склоняться к мнению, что решающее значение должны иметь политические и личные соображения. Типичным в этом отношении было поведение французского короля Генриха IV, неоднократно менявшего религию для спасения собственной жизни или ради собственной политической выгоды. Когда он наконец занял престол, его политика ограниченной религиозной терпимости сделалась одним из столпов, на которых он начал строить современную Францию.

В XVII и XVIII веках примеру Генриха следовали многие. Тридцатилетняя война, к которой мы обратимся в следующей главе, привела в Германии к таким же последствиям, как и религиозные войны во Франции. Германские князья и их служители все чаще использовали религию для достижения своих политических целей. Это препятствовало политическому единству Германии, в то время как там росли националистические настроения, и многие немцы приходили к выводу, что вероучительные расхождения не должны вести к войне и что гораздо разумнее проводить политику религиозной терпимости.

Отчасти по этим причинам, а отчасти – в результате новых научных открытий, Европу наводнили рационалистические идеи. Зачем вдаваться в подробности христианского учения, которое вызывает лишь споры и разногласия, если данный природой разум, которым обладают все люди, может дать ответ на все коренные вопросы, касающиеся Бога и человеческого бытия? Не лучше ли создать на этом основании "естественную религию", а детали и все, что касается откровения, оставить легковерным и фанатикам? Таким образом, в XVII и XVIII веках широкое распространение получили сомнения относительно традиционных догматов как протестантской, так и католической церкви.