Ричард Бокэм - Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

Описание их неспособности что–то сказать «изнутри» конкретизирует охвативший их стыд. Что может сказать тот, кто покинул любимого друга в час величайшей нужды — пусть даже и был не в силах ему помочь? Комментарии рассказчика объясняют ситуацию, в которой оказались ученики, и их чувства. Эти комментарии ни в коем случае не оправдывают учеников, не преуменьшают их слабость. Однако их нарративная функция — в том, чтобы помочь слушателям понять их неспособность к бодрствованию и ей посочувствовать. Таким образом, этот эпизод дает слушателям возможность отождествить себя с героями и предотвращает негативное отношение или отчуждение от них [451].

Что же касается рассказа об отречении Петра, представляющего собой кульминационную точку отчуждения от Петра читателей и слушателей — он заканчивается тем, что Бумершайн называет «самым ярким и пронзительным описанием душевной жизни во всей книге» [452]. Вместе с Петром читатели и слушатели внезапно понимают, что он наделал, переживают его стыд и скорбь. Они чувствуют, что зрелище собственного падения потрясло Петра и преобразило его душу.

Таким образом, в целом, со всеми нюансами характеризация Петра побуждает читателей и слушателей симпатизировать ему и отождествлять себя с ним [453], поощряя его индивидуализацию и выделение из массы учеников.

Отличительная черта такой характеризации Петра — та, что она остается неизменной во всех четырех канонических Евангелиях. Связанный с Петром, но не параллельный Марку материал других Евангелий демонстрирует те же черты Петра: порывистость, самоуверенность, открытость, глубокую преданность Иисусу (Мф 14: 28–33, Лк 5:8; 22:33, Ин 6:68–69; 13:6–10; 20:2–10; 21:7, 15–19). Следует ли объяснить это тем, что в различных традициях независимо друг от друга сохранился образ реального Петра? Или влиянием портрета Петра у Марка на остальные Евангелия? Или же определенным стереотипным представлением о Петре, возникшем в раннехристианском движении и повлиявшем на все предания? Ученые–новозаветники до сих пор не касались этого вопроса, который, безусловно, заслуживает рассмотрения и обсуждения — но не в этой книге.

Уже довольно долго идут споры о том, может ли Марков нелицеприятный портрет Петра как неразумного и самонадеянного ученика, не понимающего Иисуса и отрекающегося от него, вытекать из самохарактеристик самого Петра [454]. С одной стороны, можно сказать, что никто в древней церкви, кроме самого Петра, не осмелился, да и не захотел бы описывать слабости и падения всеми почитаемого апостола с такой беспощадной ясностью, какая отражена у Марка [455]. С другой стороны, Фема Перкинс считает, что «нелицеприятные подробности, связанные с именем Петра у Марка, едва ли могли основываться на свидетельстве самого Петра» [456], а Джоэл Маркус развивает эту мысль, указывая, что, поскольку Петр в древней церкви участвовал в некоторых жарких спорах, он «едва ли стал бы… ослаблять свои позиции, рассказывая о себе то, что выставляло его в дурном свете» [457].

Здесь можно сделать три замечания. Во–первых, несмотря на многочисленные попытки ученых изобразить Петра «неоднозначной» фигурой в древней церкви, действительность этого не подтверждает [458]. Единственный случай осуждения действий Петра у Павла мы находим в Гал 2:11–14. В других местах Павел говорит о Петре исключительно с уважением. 1 Кор 11:12 не имеет отношения к спорам с участием Петра — здесь говорится лишь о том, что одна из фракций верующих, желая поднять свой социальный престиж в Коринфской церкви, начала называть своим покровителем наиболее «респектабельного», по их мнению, апостола. Похоже, что фигура Петра пользовалась уважением во всех течениях раннехристианского движения. Во–вторых, если история отречения Петра имеет под собой историческую основу [459], только Петр мог рассказать ее и ввести в повествование о Страстях [460]. Наконец, в–третьих, перед нами редкий случай эпизода, имеющего параллели во всех четырех канонических Евангелиях, — что заставляет думать, что ни авторы, ни читатели не усматривали в этом рассказе исключительно дискредитацию и очернение Петра.

Вообще дискуссия о том, мог ли рассказать эту историю сам Петр, слишком сосредоточена на ее чисто негативной стороне, на изображении слабости Петра, без внимания к преображающему характеру этого опыта и к его следствию — самопознанию Петра, необходимому для его будущего ученичества. Поскольку все читатели и слушатели Евангелия от Марка знали, что за этим падением последовало восстановление, на что указывает и сам Марк (16:7), горькое раскаяние Петра в 14:72 понималось не в чисто негативном смысле, но как очищение Петра от ложной самонадеянности, приуготовляющее путь к более правильной вере в Иисуса распятого и воскресшего. В этом смысле необходимо согласиться с бумершайновским определением истории Петра как «исповедания» — это следующий шаг на пути к преображению, начатому исповеданием веры в 8:29. Только оказавшись плохим учеником, Петр смог понять, почему Мессия должен был пройти свой путь через крестные муки и смерть. В более широком контексте историю отречения Петра можно сравнить с открытым признанием Павла в том, что он преследовал церковь, прежде чем сам был призван в апостолы Христовы (Гал 1:13; 1 Кор 15:9; ср. 1 Тим 1:12–14). В контексте рассказа о призвании Павла этот эпизод свидетельствует о силе благодати Божьей (1 Кор 15:9–10). Вот почему нетрудно представить себе, что Петр сам рассказывал историю о своем падении — видимо, сопровождая ее историей своего раскаяния и восстановления (ср. Ин 21:15–19).

Евангелие от Марка не только передает с помощью inclusio свидетельства очевидца, что основным его источником был Петр: оно рассказывает свою историю прежде всего (хотя, разумеется, не исключительно) с позиции Петра, которая выстроена сознательно, тщательно и тонко. Евангелие от Марка — не стенограмма Петровой проповеди, и позиция Петра в нем — не просто необработанные «следы» его устных рассказов. Эта особенность соответствует устным рассказам Петра; однако Марк строит композицию своего Евангелия таким образом, чтобы точка зрения Петра входила в него и выглядела в нем естественно. Для того чтобы поставить читателя или слушателя на «точку зрения» (внутреннюю фокализацию) Петра — обычно пространственную, визуальную и аудиальную, но иногда и внутренне–психологическую, — используется одновременно несколько литературных приемов. Это литературное построение «точки зрения Петра» в исследованиях Евангелия до сих пор оставалось незамеченным. Марк не только сознательно выстраивает позицию Петра, но и подчиняет ее общим задачам и целям своего Евангелия — его основной теме — сущности Иисуса и сути ученичества. Таким образом, сохраняя на протяжении большей части Евангелия точку зрения очевидца, Марк, тем не менее, становится реальным автором — создает свое Евангелие на основе преданий, услышанных от Петра (и, возможно, кого–то еще).