Уолтер Брюггеман - Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение

И когда после спросит тебя сын твой, говоря: что это? то скажи ему: рукою крепкою вывел нас ГОСПОДЬ из Египта, из дома рабства; ибо когда фараон упорствовал отпустить нас, ГОСПОДЬ умертвил всех первенцев в земле Египетской, от первенца человеческого до первенца из скота

Понятно, что вопросы детей в этом тексте стилизованы, как и в современном чине еврейской Пасхи. Однако эта стилизация основана не на пустом месте: ребенок действительно может не знать смысла обряда или относиться к нему скептически, если не агрессивно. Традиция дает убедительные, с ее точки зрения, ответы на подобные вопрошания.

Обратим еще внимание на отрывок из Книги Второзакония, в котором, по мнению Майкла Фишбейна, отражен вопрос детей, скептически относящихся к современной им ключевой традиции (Fishbane 1979, 81–82):

Если спросит у тебя сын твой в последующее время, говоря: «что значат сии уставы, постановления и законы, которые заповедал вам ГОСПОДЬ, Бог ваш?», то скажи сыну твоему: «рабами были мы у фараона в Египте, но ГОСПОДЬ вывел нас из Египта рукою крепкою»

Цель этой традиции состоит в том, чтобы привить молодежи ощущение чуда и благодарности, которая будет выражаться в послушании заповедям (Brueggemann 2001, 81–93).

5. Тора содержит материалы для создания социальной реальности, для социализации молодежи в рамках альтернативного мира, которым правит ГОСПОДЬ. В своей окончательной и нормативной форме Тора есть акт веры и воображения, описывающий удивительный и требовательный контрмир, альтернатива миру непосредственно зримому. Мир же непосредственно зримый обычно не терпит ни евреев, ни их Бога; он не приемлет подлинного чуда (дескать, все течет обычным чередом!) и не знает благодарности Создателю (дескать, и сами неплохо управляемся!); и уж, конечно, не может быть и речи о послушании (коль скоро мир автономен).

Мы, жители западной части христианской ойкумены, как–то уж очень сжились с Библией, Тора стала для нас чем–то обыденным. А ведь Тора изначально задумана как вызов обыденности. Так было в Древнем мире, полном враждебных сил: эти силы проявлялись в культурной мощи и социальной реальности, которая противилась владычеству ГОСПОДА. Так обстояло дело и в эпоху Просвещения с ее рационализмом. Так обстоит дело и в эпохе постмодерна с ее фрагментацией и приватизацией смыслов.

Одну из своих основных задач еврейские учителя и педагоги видели в том, чтобы раскрыть перед молодежью мир, полный чуда, и тем самым не допустить ассимиляции. В последнее время христиане Европы и Америки обнаружили, что сходные проблемы приходится решать и им. Если раньше западный мир был непрестанно враждебен иудаизму, то нынешние порядки все более враждебны принципам христианской веры. Церкви приходится решать задачу, о которой и помыслить было нельзя в долгую эпоху христианской гегемонии на Западе: как сохранить свою идентичность в условиях чуждого культурного окружения. Естественно, в поисках ответа церковь обычно обращается к Новому Завету. Однако Тора дает нам для этого ресурсы более древние и глубокие. Евреи времен вавилонского плена рассказывают, сколь тяжко им было петь песни о Сионе в земле чужой (Пс 136:1–3). Нечто подобное можно сказать сейчас и о христианах. Перед либеральными христианами стоит искушение полностью подстроиться под секулярную культуру, пожертвовав своей верой. У консервативных христиан противоположное искушение: отгородиться, отмежеваться от окружающего мира. Однако все это — пути ложные. Пожалуй, есть чему поучиться у евреев (и вместе с евреями!) — живому развитию традиции с сочетанием памяти и творчества. Конечно, при этом не избежать некоторого влияния идеологических интересов, но будет и обретение реальности, не сообразующейся с «миром сим». Проповедь Торы, изучение Торы, обучение Торе — все это должно быть нацелено на то, чтобы люди изменились, обрели доверие к Богу и страх Божий, взглянули на мир в новом свете (Little 1983).

Тора создавалась с помощью творческого воображения, под влиянием идеологических интересов и по вдохновению Божьему, которое позволяло выходить за рамки того, что диктуется интересами. Ее огненные, требовательные слова были вложены традицией в уста Моисея.

Первые одиннадцать глав Книги Бытия — настоящая богословская сокровищница (хотя при том и непросты для толкования). В своей окончательной канонической форме эти рассказы ставят дальнейшие «исторические» сюжеты в более широкий космический контекст и представляют собой краткую богословскую «историю мироздания». Для понимания веры и жизни Израиля они очень важны. Сразу отметим две известные проблемы.

(1) Очевидно, что материалы Быт 1–11 унаследованы Израилем от более древних и развитых культур. Нам даже известно несколько текстов с параллельными сюжетами, на которые опирались библейские авторы. Более того, эти тексты формировались, использовались и передавались в крупных культовых центрах политических держав. В этом контексте они имели определенную функцию (в частности, литургическую): санкционирование, легитимация, упорядочивание определенных видов социальных отношений и определенных форм социальной власти. Со времен Германа Гункеля ученые называют данные материалы (как в Ветхом Завете, так и в его культурных предшественниках) «мифами». Слово «миф» не обязательно означает «ложь» и «выдумку». Скорее, на манер Джозефа Кэмпбелла, под «мифом» следует понимать основополагающие поэтические рассказы, отражающие самопонимание общества и смысл его существования, — фундаментальные формулировки базовой реальности, постоянно повторяемые за богослужением и тем самым легитимирующие общественное устройство. Обычно такие поэтические повествования изображают великие основополагающие события, в которых главными действующими лицами являются «боги», а сами действия первичны в том смысле, что они предшествуют историческим событиям. Ветхий Завет сформировался в культуре, в которой базовые мифы часто передавались от одного общества к другому. Израиль был сопричастен этому общему культурному наследию, используя те же материалы, что и его соседи.

(2) Как и в других местах Пятикнижия, Быт 1–11 содержит несколько направлений традиции. По традиционной научной терминологии, эти гипотетические пласты обозначают литерами Р (Священнический кодекс) и J (Яхвист) (Wellhausen 1994). Взаимосвязаны они по–разному. С одной стороны, они дают нам два разных рассказа о творении (Быт 1:1–2:4а относится к Р, а Быт 2:246 — kJ). Каждый из этих рассказов вполне целостен и самодостаточен. С другой стороны, в повествовании о потопе (Быт 6:5–9:17) эти предания сплетены в одно целое: Быт 6:5–8; 7:1–12 и 8:20–22 составляет основу J, а 6:9–22; 7:13–16; 8:14–19 и 9:1–17а артикулирует преимущественно Р. Не будем сейчас подробно вдаваться в то, какие стихи к какой традиции относятся, а просто возьмем на заметку: окончательная форма текста стала результатом долгого развития и переплетения преданий и толкований, переосмысления древней памяти все в новых и новых контекстах.