Уолтер Брюггеман - Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение

Мы можем выделить две формы, в которых продолжала существовать парадигма послушания Завету. Во–первых, это сама Книга Второзаконие. Некоторые фрагменты, вошедшие во вторую речь Моисея, связаны с кризисом вавилонского плена. Так, во Втор 4:29 Моисей говорит о взыскании Бога «там», где Израиль «был рассеян» (4:27). Поскольку «рассеяние» — terminus technicus, обозначающий плен, под словом «там», скорее всего, подразумевается Вавилон. То есть даже «там», в вавилонском плену, Израиль может раскаяться и вернуться домой обновленным, послушным народом. Это означает, что уже сформировавшаяся традиция Втор 5:28 продолжала оставаться актуальной и в следующий период.

Напротив, в главе 31 говорится о нарушении Завета и непослушании, о котором «Моисею» говорил ГОСПОДЬ:

И Я сокрою лице Мое от него в тот день за все беззакония его, которые он сделает, обратившись к иным богам. Итак напишите себе [слова] песни сей, и научи ей сынов Израилевых, и вложи ее в уста их, чтобы песнь сия была Мне свидетельством на сынов Израилевых; ибо Я введу их в землю, как Я клялся отцам их, где течет молоко и мед, и они будут есть и насыщаться, и утучнеют, и обратятся к иным богам, и будут служить им, а Меня отвергнут и нарушат завет Мой. И когда постигнут их многие бедствия и скорби, тогда песнь сия будет против них свидетельством, ибо она не выйдет из уст потомства их. Я знаю мысли их, которые они имеют ныне, прежде нежели Я ввел их в землю, о которой Я клялся

Главы 4 и 31 оказываются обрамлением основной речи глав 5–28 и подчеркивают то, что в девтерономической традиции оказалось для последующих поколений наиболее важным. В стихах 30:1–10 выражается забота о «собирании» Израиля «от всех народов», между которыми он рассеян (30:3), что также может служить аллюзией на переселение, жизнь в плену и возвращение домой. Богословская традиция, связанная с реформированием монархии в этих условиях, возвращается к своей ранней форме, в которой единственным условием возвращения домой оказывается послушание предписаниям Торы.

Во–вторых, среди ученых является общепринятой гипотеза, согласно которой пространное историческое повествование, изложенное в Книгах от Иисуса Навина до Второй книги Царей и рассказывающее о жизни Израиля в земле обетованной до вавилонского плена, представлено именно с точки зрения Второзакония, из–за чего данный материал получил название девтерономическая история (Noth 1981). В результате мы можем отметить, что (а) интерпретация Книги Второзаконие поколением плена, (б) окончательная версия Книги Иеремии, (в) «история», изложенная в Ранних пророках (Книга Иисуса Навина — Вторая книга Царей), указывают на гибкость и жизнеспособность девтерономической традиции, превратившейся в отчетливое выражение еврейской веры и живой интерпретаторской традиции.

В Пятикнижии девтерономическая традиция особенно отчетливо видна на фоне священнической традиции. Их соединение представляет собой результат огромного усилия интерпретаторов. В окончательной версии Пятикнижия две традиции противопоставляются друг другу, и нам следует обратить особое внимание на разницу между ними. Это позволит подчеркнуть многообразие учений Торы даже в ее окончательной канонической форме. Книгу Второзаконие следует воспринимать не как простой фиксированный текст, а как живую интерпретаторскую традицию, продолжавшую развиваться вместе с развитием иудаизма. Присущие ей категории появляются даже в позднейшей христианской традиции, ставшей следующим шагом развития интерпретации этой книги. Книга Второзаконие — яркий пример динамичности текста Торы, в котором повторяются и переосмысливаются древние предания, обретающие форму, в которую привносятся идеи, порожденные новыми историческими обстоятельствами. Жизнеспособность девтерономической традиции стала основным фактором, позволившим иудаизму сохраниться после разрушения в 587 году до н. э. Иерусалима и всей храмово–монархической системы и во время последовавшего за этим вавилонского плена.

Окончательная версия Пятикнижия стала значительным литературно–богословским достижением, явившись одним из результатов процесса оформления еврейской традиции. В то же время это великий дар Бога, представленного в ее тексте творцом небес и земли, спасителем и законодателем Израиля. Влияние этой литературы на иудаизм невозможно переоценить, поскольку практически вся последующая еврейская литература так или иначе заявляет о связи с этим текстом, стоит в зависимости от него через постоянное комментирование книг Пятикнижия. Христианская новозаветная традиция, в которой появились новые мотивы, связанные с личностью и служением Христа, в этом вопросе лишь немного отличается от иудаистской. Даже в ней основные темы для интерпретации в значительной степени имеют в своей основе именно материалы Пятикнижия и сформированы под их влиянием.

Окончательная авторитетная версия этого текста стала, как мы видели, результатом длительного и трудоемкого процесса передачи традиции. Она была создана благодаря собиранию, обработке, переоформлению и переосмыслению значительного материала, повествовательного и законодательного, существовавшего прежде как в устной, так и в письменной формах. Как наглядно продемонстрировал Гункель, возможно в некоторой мере реконструировать исходную форму материалов и отчасти выделить заложенные в ней идеи. Однако еще важнее осознание того, что в окончательной версии этот материал был настолько переоформлен и переосмыслен, что говорить об «изначальном» значении в рамках библейской интерпретации текста стало весьма проблематично. По мере своего формирования религиозная традиция Израиля вбирала в себя материал самых разных культур. Не стали исключением и мифы, игравшие идеологическую роль в древних цивилизациях. Множественные заимствования из них очевидны. В то же время переработка этих материалов заставила их звучать в новом контексте совершенно по–новому, в соответствии с богословскими установками еврейских интерпретаторов. Имея дело с этим текстами, в каждом конкретном случае приходится заново решать: (а) в какой мере заимствованные тексты сохранили присущее им изначально значение, и наоборот; (б) каким изменениям подверглись тексты с тем, чтобы изначально чуждые им идеи стали их неотъемлемой частью. Однако в любом случае ясно, что речь идет не о методе «ножниц и клея», но о глубоком, сознательном переосмыслении, превращающем текст в нечто иное, отличное от того, чем он был вначале.

Это заимствование и адаптация материала говорят о значительных затруднениях, с которыми сталкиваются исследователи при попытке выделить рассказы о реальных «исторических» событиях. Обычно ученые полагают, что чем к более позднему времени относится описываемое событие, тем с большей долей вероятности оно может претендовать на «историчность». Так как весь процесс создания текста был связан с интерпретаторской деятельностью, можно предположить, что вопрос о том, «как все было на самом деле», не очень волновал еврейскую традицию. Главным в этом процессе было творческое воображение, стремившееся воссоздать в текстах мир, отмеченный присутствием ГОСПОДА, рассказать о реальности, в которой ГОСПОДЬ был главным действующим лицом. Этот рассказ об ином мире и иной реальности принципиально отличается от «истории» в современном смысле этого слова. Относиться к нему как к «истории» будет анахронизмом и не принесет много пользы. Поэтому утверждения подобного рода, встречающиеся в популярной литературе, все равно, критической или апологетической направленности, являются по большей части субъективными, ни на чем не основанными и даже вводящими в заблуждение. В итоге Пятикнижие воспринимается прежде всего как плод творческого воображения. Вопрос же о том, в какой мере «канон» соответствует исторической правде, а в какой оказывается отражением идеологии, остается открытым (Green 1989). Для правильного прочтения текста очень важно воспринимать его не с исторической, а с художественной точки зрения. Но даже в этом случае между скептиками и апологетами продолжается спор относительно характера творческой интерпретации (Brueggemann 1997, 726–750; Childs 1993; Carroll 1991).