Мигель Унамуно - О трагическом чувстве жизни

Наше страстное желание сохранить сознание, придать личную, человеческую цель Вселенной и своему собственному существованию таково, что даже требование величайшего, мученического и отчаянного самопожертвования будет воспринято нами как должное, если только нам скажут, что сознание наше, хотя и исчезает, но только для того, чтобы обогатить бесконечное и вечное Сознание, что души наши служат пищей для Вселенской души. Да, я обогащаю Бога, ибо до моего существования Он не мыслил меня существующим, потому что я - еще одно, новое существо, хотя и среди несметного множества других существ, и будучи действительно живым, страдающим, любящим, я остаюсь в лоне Его Сознания. Эта неодолимая жажда придать цель Вселенной, наделить ее сознанием и сделать ее личностью - она-то и ведет нас к вере в Бога, к желанию, чтобы Бог существовал, одним словом, к сотворению Бога. Да, вот именно к сотворению Бога! И, мне кажется, это не должно возмутить даже самого благочестивого теиста. Ибо верить в Бога это значит в определенной мере творить Его, хотя, конечно, прежде Он творит нас. Он - тот, кто в нас постоянно творит самого себя.

Мы сотворили Бога ради того, чтобы спасти Вселенную от небытия, ведь то, что не есть сознание, и сознание вечное, сознающее свою вечность и вечно сознающее, есть не более, чем кажимость, тень бытия. Поистине реально только то, что чувствует, страдает, сострадает, любит и желает, то есть сознание;

субстанциально только сознание. И Бог нам нужен для того, чтобы сохранить сознание; не для того, чтобы познать существование, а для того, чтобы пережить его; не для того, чтобы знать, как и почему оно существует, но чтобы почувствовать, для чего оно существует. Если Бога нет, то любовь - бессмысленна.

А теперь давайте рассмотрим наше понимание Бога, идею Бога логического, или Высшего Разума, и идею Бога биотического, или сердечного, то есть Высшей Любви.

Я полагаю, мы не погрешим против истины, если скажем, что религиозное чувство это ощущение божественного, и без насилия над обычным человеческим языком, невозможно говорить об атеистической религии. Хотя, конечно, все будет зависеть от того, какое представление о Боге мы себе составим. А последнее, в свою очередь» зависит от нашего представления о божественном.

Нам действительно целесообразнее будет начать с чувства божественного, прежде чем мы напишем название этого качества с большой буквы, четко выразим его значение и превратим его в Божество, то есть в Бога. Ведь человек скорее через божественное пришел к Богу, чем вывел божественное из Бога.

В ходе этих несколько сбивчивых и вместе с тем настойчивых размышлений о трагическом чувстве жизни я уже напомнил вам timor fecit deos Естация {181} 181 Timor fecit deos - страх создает богов (лат.). Естаций (Estacio) (40?-96) - латинский поэт. , попытавшись уточнить и скорректировать его смысл. И нет нужды еще раз описывать исторический процесс, в ходе которого народы пришли к христианскому чувству и понятию личного Бога. Я говорю о народах, а не об отдельных индивидах потому, что если существуют какие-то коллективные, социальные чувство и понятие, так это чувство и понятие Бога, хотя впоследствии индивид индивидуализирует их. Философия может иметь и фактически имеет индивидуальное происхождение; но теология всегда с необходимостью коллективна.

Доктрина Шлейермахера, которая считает источником, или

вернее, сущностью религиозного чувства простое и непосредственное чувство зависимости, является, по-видимому, наиболее глубоким и точным объяснением. Примитивный человек живет в обществе и чувствует себя зависимым от таинственных сил, незримо окружающих его, он живет в некой социальной общности, включающей в себя не только ему подобных, других людей, но и всю живую и неживую Природу, а это значит, что он персонифицирует все. Он не только имеет сознание мира, но и воображает, что мир тоже, как и он, имеет сознание. Подобно ребенку, который разговаривает со своей собакой или с куклой, как будто они его понимают, дикарь верит, что его фетиш прислушается к тому, что он ему говорит, а грозовая туча думает о нем и гонится за ним. Дело в том, что дух природного, примитивного человека еще не отделяется от Природы и не проводит границы между сном и бодрствованием, между реальностью и фантазией.

Таким образом, божественное не было чем-то объективным, напротив, оно было субъективностью сознания, спроектированной вовне, персонализацией мира. Понятие о божественном возникло из чувства божественного, а чувство божественного это не что иное, как смутное и зарождающееся чувство личности, выплеснутое вовне. Строго говоря, нельзя говорить о различии внешнего и внутреннего, объективного и субъективного по отношению к чувству божественного. Пока имеет место чувство божественного, различие это не осознается. Чем отчетливей сознание различия между объективным и субъективным, тем менее отчетливо в нас чувство божественного.

Уже было сказано, и, по-видимому, вполне справедливо, что эллинское язычество является скорее политеистическим, чем пантеистическим. Неизвестно, как могла бы прийти человеку в голову вера в многочисленных богов, если иметь в виду понятие Бога в современном его понимании. Если же под пантеизмом подразумевать не доктрину, согласно которой все в целом и каждая вещь в отдельности есть Бог - что и было бы, на мой взгляд, его точным определением, - а доктрину, согласно которой все является божественным, то без особых натяжек можно сказать, что язычество было пантеистическим. Боги не только существовали среди людей, но и смешивались с людьми; боги имели потомство от смертных женщин, а от смертных мужчин у богинь рождались полубоги. А если существовали полубоги, или, иначе говоря, полулюди, то только потому, что божественное и человеческое были ликами одной и той же реальности. Обожествление всего было не чем иным, как его очеловечением. Сказать, что Солнце было богом, это все равно, что сказать, что оно было человеком, человеческим сознанием, более или менее возвеличенным и возвышенным. И это остается в силе, начиная с фетишизма и кончая эллинским язычеством. Различие между богами и людьми сводилось по сути дела к тому, что боги были бессмертны. Богом становился бессмертный человек, и обожествлять человека, почитать его как Бога, значило считать, что когда он умрет, то на самом деле он не будет мертвым. Считалось» что некоторые герои живыми побывали в царстве мертвых. И это имеет важнейшее значение для определения понятия божественного.

В этих государствах богов всегда имелся один какой-нибудь главный бог, какой-нибудь истинный монарх. Божественная монархия была тем, что через монокультизм привело народы к монотеизму. Отсюда родство между монархией и монотеизмом. Зевс, Юпитер, шел по пути превращения в единственного бога, подобно тому, как в единственного бога сначала Израиля, затем человечества и наконец Вселенной превратился Яхве, который первоначально был лишь одним из многочисленных богов.