Алексей Лебедев - Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г.

Обращаемся к характеристике отношений партии политиков к светской правительственной власти. Их основным правилом было то, чтобы желать и искать мира и согласия с этой властью. В этом случае они делали очень многое, чего не могли сделать, опираясь На свои принципы, зилоты. Политики держались так называемой У византийцев теории «экономии», т. е. допускали, что Церковь в отношении к государству должна приспособляться к обстоятельствам, а не идти напролом, как хотели этого зилоты. Политики на компромисс, соглашались на уступки государству, сколько позволяла им совесть и житейская практичность. Нужно сказать что защитники теории «экономии», для оправдания своего образу действования, любили ссылаться на различные исторические при. меры. Так, в рассматриваемое время (например, в конце XIII в.) они ссылались на следующие примеры: «И апостол Павел, — говорили они, — остриг себе волосы, соблюдал обряд очищения по закону иудейскому и обрезал Тимофея; и Третий Вселенский собор не отлучил от церкви Феодора Мопсуестийского; и Василий Великий принял дары, принесенные в Церковь арианином Валентом». [816]Руководясь этой теорией, они шли навстречу государству и поддерживали царей, всячески стараясь согласовать интересы Церкви с интересами государства. И вот мы видим, что однажды архиереи, принадлежавшие к партии умеренных, собравшись вместе, побуждают патриарха «не оставаться в бездействии, а действовать энергически, сообразно с настоятельными нуждами государства, так как государство требует немалой заботы, и что если не обращать внимания на его нужды, то оно может дойти до крайней опасности, как большой корабль, нагруженный донельзя и лишенный весел среди моря». [817]Как видим, это язык, которым никогда не говорили зилоты. О некоторых патриархах–политиках и их отношении к царям историки прямо замечали, что «они всегда готовы были служить правителям». [818]Сами цари вполне рассчитывали, что такого рода патриархи будут всегда услужливы, так что они пребывали в надежде «пользоваться их помощью». [819]По словам Никиты Хониата, один патриарх–политик, при вступлении на патриаршество будто бы дал подписку императору, в которой обязывался во время своего архиерейства исполнять все, что будет угодно царю, и отвергать то, что ему не нравится. [820]Впрочем, кажется, историк слишком преувеличивает какой‑либо действительный факт. Такие отношения политиков к правительству, разумеется, встречали нередко укоризненные отзывы среди членов Церкви и общества. Так, касательно их теории «экономии», по которой уступчивость государству считалась делом справедливым, некоторые современники не без иронии говорили: политики «действовали от противного, как выражаются риторы, т. е. совершали нечто худое, чтобы выходило больше хорошего». [821]А патриархов, готовых исполнять волю царскую, враги политиков обвиняли в «ласкательстве» и «пресмыкательстве». [822]

В особенности много характерного представляют фактические оТВОШения политиков к тогдашним императорам. Если зилоты мотели подчинить своему влиянию императоров, то политики дерЛфлись другого взгляда. Они допускали практику более или менее последовательную, с точки зрения их принципов, находили, что дуясно различать царей и обыкновенных подданных — к первым быть менее взыскательными, чем к последним. Самый страх царской власти, могущественной и широкой, мог действовать на них болеевнушительно, чем на зилотов. Политики в этом случае вот как иногда рассуждали: «Если большой дом с трудом переносит малоенесчастье, то на величайший дом (дом царя) наложить величайшеенесчастье (суровое отлучение от Церкви), не смягчив его надлежащим образом, значило бы через унижение его гордости (?), сделать ему немалый вред, что могут засвидетельствовать «пиршества Фиеста«и «путешествия Одиссея»». [823]Конечно, такой взгляд Политиков на необходимость уступок царям выработался не сам собою, а под влиянием давления византийской царской власти. Сами императоры при всяком удобном случае рассуждали именно так,а не иначе. Вот, например, на одного императора, Михаила, патриарх–зилот наложил отлучение от Церкви. Понятно, что царь желает как можно скорее освободиться от этого постыдного и житейского бремени — и он начинает вести такие речи, обращаясь к архиереям умеренной партии: «На мне лежит долг заниматься великими и трудными делами правления, требующими свободы; а между тем связан неумолимой необходимостью нести тяжелые, наложенные на меня узы. Если в самом деле должно быть так, то не лучше ли уже самим им (архиереям) заняться делами облиственного управления, когда допущенный мной проступок не может быть уже изглажен?». [824]На зилотов подобные речи не производили ни малейшего впечатления. Но политики опасались, бились всяких крутых мер, всяких потрясений в государстве — Нередко отвечали царю согласием на то, на что зилоты неизменно отаечали отказом. Можно привести немало примеров в подобном вреде. Представители партии политиков брали на себя смелость освобождать императоров от клятвы, которую эти последние сами наложили на себя. Так, один царский родственник чуть ли не трижды заклял себя самыми страшными клятвами, что он не будет домогаться не принадлежащего ему царского престола; и однако же этот самый человек, пользуясь своею ловкостью и хитростью, впоследствии занял царский престол, противозаконно устранив действительного наследника царской короны. Клятва в этом случае была нарушена; тем не менее собор епископов из числа политиков снял с клятвопреступника его клятву, не желая идти против совершившегося факта. [825]Совершенно аналогичный же случай имел место на несколько десятилетий раньше. Один тоже царский родственник дал клятву царствующему императору, что он и тепер ьне желает и вперед не пожелает отнимать престола у императора и его сына, но с течением времени похитил престол у малолетнего царевича. Этот узурпатор точно так же обращается к собору епископов–политиков с просьбой разрешить и его самого, и его приверженцев от вышеуказанной клятвы, и собор исполнил царскую власть. Историк Никита Хониат с иронией говорит по этому случаю· «Патриарх и синод, как будто бы они получили от Бога власть вязать и решить все без разбора, немедленно дали разрешение царю и всем несдержавшим клятву». [826]Иногда партия политиков поступалась церковными канонами, не желая разгневать царя. Один император XII в. пожелал выдать замуж дочь свою за человека, который был ей родня, и следовательно брак не мог быть заключен, как противозаконный. Чтобы достигнуть, однако же, разрешения Константинопольского синода на этот брак, император пишет лаконичную записку к собору епископов, где в двух–трех строках излагает все дело, указывая на то, что предполагаемый брак принесет много разных выгод государству. Члены синода разделились во мнениях, но партия умеренных дала разрешение на брак против воли тогдашнего патриарха. Историк называет членов синода за эту уступчивость «святопродавцами». [827]Встречались и другие примеры уступчивости партии политиков императорам — с явным пренебрежением для ненарушимости канонов. Так, некто Константин Месопотамский, бывший на государственной службе и очень приближенный к императору и императрице, из простого каприза пожелал, чтобы ему дали сан диакона. Такое желание обусловливалось тем, что «он считал невыносимым для себя ограничение, воспрещающее мирянину прикасаться к священнейшим церковным предметам». Но само собой понятно, что такое его желание не могло быть удовлетворено, как скоро он остается на гражданской службе: церковные правила строго воспрещали такого рода совместничество. Тем не менее Константин Месопотамский не останавливается перед таким препятствием. Он обращается с усердной просьбой по своему делу к царю (Алексей Ангелу). Царь отдал приказ патриарху — посвятить Константина, и тот во Влахернском храме посвящает претендента в диаконы. Мало того: патриарху приказано было немедленно издать определение 0 том, что Константину разрешается соединять в своем лице сужение и Богу, и царю, и храму, и дворцу». Но Константин, по выражению историка, «высоко поднявший свой нос», скоро нашел, что ему мало степени диакона и пожелал получить посвящение в архиереи, и патриарх тотчас сделал его архиепископом Фессалоникийским (в сущности номинальным). Таким образом, Разорит историк, «Константин, считая для себя невыносимым не иметь в левой руке церковных дел и в то же время в правую руку не забрать дел придворных, захватил в свои руки двоякого рода власть». Такое противозаконие патриарха (Георгия Ксифилина) и архиереев тот же историк объясняет единственно тем, что они «изо всех сил и с живейшей ревностью гонялись за благорасположением царя». [828]С особенной охотой политики брались уладить дело к удовольствию того или другого императора, когда нужно было досадить патриарху–зилоту. Тут, по–видимому, забывались всякие церковные постановления. Деспотическая воля царя в этом случае являлась для них каким‑то непререкаемым авторитетом. Если царь подкапывался под патриарха–зилота и требовал помощи от политиков, то «архиереи, — говорит Григора, рассказывая один случай, уясняющий нашу мысль, — с удовольствием (как же иначе можно сказать?) принимали волю царя. Обязанные по заповеди Спасителя быть для других примером братской любви, они, — иронизирует историк, — сейчас же собирают собор против патри арха,откапывают где‑то обвинителей, стараясь усердием перещеголять друг друга». [829]