Гео Виденгрен - Виденгрен Гео Мани и манихейство

Юлия между тем была уже в годах. И было их поведение скромно, а приемы кротки, но — как сказано — внешне были они агнцами, а внутренне яростными волками и ядовитыми тварями, ибо лицемерие во всех их речах и делах. И, держа в руках святые Евангелия и приложив крест к своему рту, пригласил их святой объяснить свою веру, и они начали говорить. И брат Корнелий, диакон, который искусно владел системой скорописи Эннома, по приказу благословеннейшего епископа отмечал все, что было сказано в диспуте, в то время как я и брат Бароха напоминали ему».

К сожалению, Марк не передает содержания манихейского учения. Он извиняет себя тем, что оно чересчур обширно; однако вполне можно предположить, что он, как и большинство христианских авторов, преднамеренно опустил описание манихейских воззрений, опасаясь, что дуалистические идеи приглянутся некоторым читателям. Вместо этого Марк продолжает свой рассказ: «И когда она в течение многих часов говорила многие бессмысленные вещи и возводила обычную клевету на Господа и Бога Всего, воспламенился святой Порфирий божественным пылом, когда он увидел, как Его, который заключает в себе все вещи как видимые, так и невидимые, поносит женщина, одержимая дьяволом и покорная его воле, и сказал он свой приговор ей в таких словах:

Бог, который сотворил все вещи, который единственный вечный, которому нет ни начала, ни конца, который прославлен в Троице,

он ударит твой язык и замкнет твои уста,

так чтобы ты не могла говорить дурные вещи!

И одновременно с приговором пришло наказание; ибо Юлия начала дрожать и меняться в лице, и определенное время, застыв как бы в трансе, она не говорила, но пребывала без речи и движения, с глазами, открытыми и устремленными на святейшего епископа. Но бывшие с ней, узрев, от чего она страдает, были весьма напуганы и пытались пробудить ее дух и пели ей в уши заклинания, но не произошло от этого ни речи, ни понимания. И после того как она некоторое время пробыла в оцепенении, дух покинул ее, и она удалилась во тьму, которую она почитала, считая за свет». Епископ Порфирий позволил подобающим образом похоронить старую женщину. Марк говорит, что «он был исключительно участлив»!

Затем наступил черед сопровождавших Юлию. Они признали свое заблуждение. Говорится: «Но святой муж повелел им проклясть Мани, родоначальника их ереси, по имени которого они зовутся манихеями, и после того как он много дней наставлял их, он принял их в святую католическую церковь» (Марк Диакон, Житие Порфирия, §§ 86–91).

Впечатление от тяжелых условий, в которых существовала манихейская миссия, усиливается, если мы обратим наше внимание на время, когда христианская церковь полностью завоевала римское государство и христианство стало единственной официально признанной религией. Публичные диспуты, которые христиане в разное время проводили с манихеями, протекали, конечно, несколько иным образом, чем диспут несчастной Юлии со святым Порфирием, однако давление, оказываемое на манихейство, возможно, было еще сильнее. И на самом деле, в Африке произошло крайне неприятное столкновение между представителями манихейской религии и епископом Гиппона, Августином, перешедшим в христианство как раз из манихейства. Здесь следует в особенности упомянуть его дискуссии с манихеями Фортунатом и Феликсом. В этих публичных диспутах, конечно, положение представителей манихейской точки зрения было нелегким. Ведь они репрезентировали религию, в догмах и ритуалах которой не содержалось ничего христианского и которая, несмотря на это, выдавала себя за истинное христианство. Естественно, для христиан было довольно легко опровергнуть это дерзкое утверждение. Мы зашли бы слишком далеко, если бы стали рассказывать обо всех вопросах, затрагивавшихся на этих переговорах, но мы все же намерены более внимательно остановиться на некоторых принципиальных проблемах. Проще всего это будет сделать, если мы будем отталкиваться отличных предпосылок их великого противника.

Можно спросить себя, что в манихейской религии привлекло интерес Августина и заставило его принять это учение? Считать, что это была неоспоримая сила дуалистического воззрения, значит совершенно заблуждаться. Нет, по его собственному свидетельству, Августина приковало то, что манихейство, по всей видимости, предлагало всеобъемлющее объяснение мироустройства, пыталось дать всем явлениям, на первый взгляд, рациональное объяснение. Именно это соположение религии и науки, эта теософия была тем, что прежде всего импонировало молодому африканскому ритору и привлекало его. Он сам говорит о том, что стал жертвой таких людей только по причине того, что они утверждали, будто они могут «устранить наводящий ужас авторитет и с помощью чудесного и простого рассудка привести к Богу и освободить от всех заблуждений тех, кто пожелает слушать их». Ибо, говорит он, какая иная причина могла бы подвигнуть его на то, чтобы почти 9 лет презирать религию, внушенную ему еще вдетстве родителями, чтобы следовать за этими людьми и ревностно повиноваться им, если не то, что они утверждали, будто христиане подпали под власть заблуждения и требуют веры до разума, они же сами, напротив, не придерживаются никакого положения веры, прежде не обсудив его истинность и не дав ему толкования (De utilitate credendi, Kap. 1). И в другом месте он утверждает о манихеях, что они якобы обещали тем, кто присоединялся к ним, что они могут дать разумное объяснение запутаннейшим вещам и что больше всего они осуждали католическое учение потому, что оно предписывало приходящим к нему прежде всего верить. Они же, напротив, похвалялись, что не налагают ярма веры, не открыв до того источника познания.

Апологеты христианства ко времени Августина в качестве оснований доказательства истинности и божественности христианства называют прежде всего две вещи: чудеса и пророчества. Однако манихеи усматривали в этом лишь знак того, что христианство само сомневается во внутренней силе своей истины. Правда, манихеи не оспаривали реальности чудес Иисуса; однако, так как, по их воззрениям, Иисус не был настоящим человеком, а обладал только видимостью плоти, его чудеса могли быть тоже лишь видимостью; у них не было внутренней реальности, хотя манихеи соглашались признать внешнюю. Пророчествам они опять- таки не придавали совершенно никакого значения. Они не соглашались с тем, что Ветхий Завет, даже если он и содержит свершившиеся пророчества об Иисусе, может служить доказательством для христианской веры. Подобной ценностью Ветхий Завет может обладать только для тех, кто перешел в христианство из иудаизма. Точно таким же образом и предсказания Сивиллы, Гермеса Трисмегиста или Орфея могли обладать ценностью для тех, кто обратился в христианство из язычества.