А. Андреев - Иерусалим. История Святой Земли (сборник)

Граф Раймунд бежал в Триполи и там умер с отчаяния, подозреваемый христианами в измене. Сын князя Антиохийского, Рено, граф Сидонский, и юный граф Тивериадский, последовавшие за Раймундом на поле брани, спаслись от общего поражения. Писатели восточные прославляют мужество франков в сей жестокой битве: «Рыцари их стояли железной стеной, в своих латах, доколе не пали под ними истомленные кони; вся долина усеяна была трупами, и сие обширное поле смерти благоухало райскими цветами для последователей Корана», – так выразил свою жестокую радость летописец арабский. Судя по множеству мертвых, казалось, ни один из воинов Креста не достался в руки врагов живым; но, когда стали собирать пленных, от множества их можно было опять подумать, что вовсе никто не убит; по сороку всадников связывали одною веревкой; один человек стерег двести, и недоставало покупателей для стольких пленников – за обувь продавали рыцаря. Милостиво принял Саладин короля Гуго де Лузиньяна в шатре своем и предложил ему прохладный напиток; когда же король хотел передать кубок Шатильону, султан остановил его, воскликнув: «Не должен пить в моем присутствии этот изменник, ибо я не могу пощадить его». Рено с твердостью отвечал на все угрозы, и султан поразил его саблею; голова Рено скатилась к ногам короля. Это был началом кровопролития. На другой день Саладин велел привести всех рыцарей храмовников и госпитальеров и позволил своим эмирам собственноручно убивать их, чтобы избавить землю от столь проклятого рода. Пощажен был один великий магистр храмовников за гибельный совет; сами рыцари не просили себе пощады, но с жадностью устремлялись под меч сарацинский. Даже те, которые не принадлежали к обоим орденам, называли себя их именем, чтобы только добыть мученический венец.

Саладин быстро воспользовался своею победой; он немедленно занял замок Тивериады и отпустил графиню Триполийскую. Не более двух дней держалась Акра, устрашенная его оружием; Наблуз, Рамла, Кесария, Яффа, Бейрут открыли ворота победоносному султану. Тир отразил его, хотел держаться и Аскалон, но сам король Иерусалимский, водимый пленником в стане Саладина, убедил жителей пощадить жен своих и детей. Согласились доблестные защитники Аскалона, но первым условием сдачи положили освобождение их недостойного короля, и тронутый Саладин обещал возвратить через год свободу Лузиньяну.

Тогда обратился он, со всеми силами, к Св. Граду. Королева, патриарх с клиром, дети убитых при Тивериаде воинов и многочисленные семейства христиан, искавшие убежища в стенах его от грабежей сарацинских, – таковы были защитники Св. Гроба, для которого столько миллионов людей устремились из Европы; плач и смятение наполнили Иерусалим. Султан призвал к себе старейшин города и сказал им: «Знаю, как и вы, что Иерусалим есть дом Божий, не хочу осквернить его кровопролитием; оставьте стены ваши, а я уделю вам часть своих сокровищ и дам столько земли, сколько можно обработать». – «Не можем, отвечали они, уступить тебе города, в котором умер за нас Господь наш, еще менее можем продать его». Раздраженный Саладин поклялся Кораном обрушить стены и башни Иерусалима и отомстить за смерть мусульман, погибших при осаде его крестоносцами. Во время переговоров внезапно затмилось солнце, и христиане приняли сие затмение за горькое предзнаменование; однако, одобренные духовенством, приготовились к защите города. Они избрали своим вождем Балеана Ибелина, владетеля Наблузского, который спасся от битвы Тивериадской, мужа опытной доблести и всеми уважаемого за свою добродетель. Балеан озаботился укреплением стен и устройством новой дружины и, по недостатку рыцарей, произвел их пятьдесят из числа простых граждан; все те, которые только могли носить оружие, поклялись пролить кровь свою за Господа Иисуса; по недостатку денег все меры показались законными среди угрожавшей опасности, и народ не соблазнился, когда перелили в деньги драгоценную крышу с часовни Св. Гроба.

Вскоре с высот Эммауса показались знамена Саладиновы, который расположился станом на тех же местах, где некогда разбили шатры свои царственный Готфрид и рыцарь Танкред, и оба Роберта. Жестоки были первые стычки; осажденные частыми вылазками беспокоили сарацин, держа в одной руке копье или меч, а в другой лопату, чтобы ослеплять прахом неприятеля. Спустя несколько дней Саладин направил свое нападение к северной стене города и повел подкопы около ворот, с Иосафатовой долины. Храбрейшие из защитников Св. Града вышли уничтожить работы и орудия осаждавших, возбуждая друг друга словами писания: «один из нас поразит десять неверных и десять поразят тьму»; но они не могли остановить успешных действий неприятеля; при первом приступе должны были обрушиться бойницы; уныние овладело гражданами Иерусалима; они плакали в храмах, вместо того чтобы сражаться, и никто, ни за какую цену, не хотел охранять поврежденную часть стен, которой угрожала опасность. Духовенство крестным ходом обходило улицы, взывая к небу о пощаде; иные били себя камнями в грудь, другие томили тело свое вретищем, повсюду слышны были вопли; но не внял им Господь ради развращения и нечистоты, исполнивших Сион и заградивших путь молитве, по выражению современного летописца.

Посреди общего смятения большая часть жителей, греков и сириян, которые много терпели притеснений во время господства франков, по тайному предложению султана хотели открыть ему ворота, чтобы избежать кровопролития. Еще более смутились старейшины города, когда проникли их тайный умысел, и сами решились сдать город. Балеан, вождь их, явился в стан Саладина, предлагая ему ключи города на тех же условиях, какие были отринуты перед началом осады; но султан не хотел изменить данной им клятвы – истребить всех жителей, и напрасно переходил Балеан из города в стан и из стана в город, умоляя сурового победителя о пощаде. Однажды, во время сих переговоров, султан указал просителям свои знамена, уже развевавшиеся на одной части стен, и спросил их с надменною улыбкою: «Каких еще хотят условий?», но в ту же минуту опрокинуты были знамена, и Балеан, возбужденный сим последним успехом, сказал султану: «Ты видишь, что есть еще защитники Иерусалиму; если же не можем ожидать от тебя никакого помилования, мы решимся на нечто ужасное и ты сам ужаснешься нашему отчаянию. Храмы и палаты, коих алчешь, будут разрушены, сокровища наши не утолят жажды сарацин, ибо погибнут в пламени. Обрушим и мечеть Омара и сотрем в прах таинственный камень Иакова, предмет поклонения вашего; пять тысяч ваших пленников падут от меча, ибо мы не пощадим собственных жен и детей, чтобы только избежать позорного рабства. Когда же Св. Град будет одною обширною могилою и грудою развалин, мы выйдем из сего гроба и не одни, но с тенями наших близких, убиенных тобою и нами, с мечом и огнем; никто из нас не переселится в рай, не умертвив прежде собственною рукою до десяти неверных, и так все погибнем славною смертью, призвав на вас проклятие небесное». Устрашился угрозы Саладин и отложил ответ свой до другого дня; он совещался со своими законниками: может ли согласиться на условия осажденных вопреки данной клятве? И, получив от них разрешение, подписал на следующее утро условия сдачи. Так, после восьмидесятивосьмилетнего владычества христиан, Иерусалим впал опять в руки неверных. Латинский историк замечает, что крестоносцы вошли в Иерусалим в пятницу, в самый час искупительной смерти Христовой; магометане же взяли обратно город в день, празднуемый ими как память восхождения их пророка из Иерусалима на небо, и это обстоятельство еще более возвысило славу Саладина в глазах мусульман. Победитель даровал жизнь жителям и позволил им купить свою свободу, по десяти золотых за каждого мужчину, по пяти – за женщину, по два – за ребенка; кто не мог заплатить выкупа, оставался в неволе; все носившие оружие получили дозволение удалиться в Триполи или Тир, ибо на всем поморье не оставалось более других городов в руках христиан; через сорок дней надлежало сдать Иерусалим. С радостью приняты были сперва условия, ибо все помышляли только о спасении жизни; но по мере приближения рокового срока глубокая горесть овладела сердцами – все проливали слезы на Св. Гробе и Голгофе и сокрушались, что не пожертвовали за них жизнью, особенно отчаивались те, которые не в силах были выкупить себя от неволи; но и в сии жестокие минуты поругание святыни было для них чувствительнее собственной участи. Золотой крест, сорванный с купола церкви храмовников и влекомый по улицам магометанами, едва не возмутил безоружного Иерусалима против святотатственных победителей.