Н. Краснодембская - Будда, боги, люди и демоны

Непрерывная языковая традиция, долговременное проживание на одной, сравнительно небольшой, островной территории, доминирование в идеологии практически на протяжении всей истории уложений и норм буддизма хинаяны, действительно, придали определенную завершенность и неповторимость чертам этнической культуры сингалов.

Весьма значительны достижения сингалов в области литературы, различных видов искусства, народных ремесел, традиционных наук. Уникальные памятники живописи, скульптуры и архитектуры Шри Ланки — величественные останки древних и средневековых столиц (Анурадхапуры, Полоннарувы, Канди), фрески дворца–крепости Сигири и многое другое — известны всему миру. Об инженерно–строительном таланте народа и высоком уровне земледельческой культуры, каким он был еще в древности, свидетельствуют остатки мощных ирригационных систем, создававшихся две тысячи лет тому назад. Глубокую давность имеет письменная традиция острова: ранние эпиграфические памятники датируются III–I вв. до н. э. История сингальской литературы начинается в VIII–IX вв. и отмечена многими выдающимися именами и значительными произведениями на сингальском языке. Обширная литература создавалась и на пали — языке буддийской учености.

Буддизм южной ветви (хинаяна, или тхеравада) свыше двух тысячелетий был господствующей религией Шри Ланки, главным вероисповеданием сингалов и сыграл очень важную роль в развитии сингальской культуры. Подавляющее большинство сингалов и в настоящее время являются буддистами, и в целом религиозные представления составляют существенную часть общественного сознания в ланкийском обществе. В то же время в духовной культуре сингалов живы и актуальны многие народные верования и культы, истоки которых теряются в глубине не только веков, но и тысячелетий. К таким культам следует отнести культ богов–покровителей, астрологический, демонический; сохраняются пережитки и других верований — поклонение горам, деревьям, змеям и т. п. Сочетание этих народных представлений и поверий с положениями и догматами буддийского вероучения создают сложный комплекс традиционного мировоззрения, которым и живут современные сингалы. Понять его — значит постичь душу народа, что составляет одну из задач этнографа.

А еще для этнографа, естественно, абсолютно необходимо общение с тем народом, культуру которого он изучает. Но это так непросто, если ты сам проживаешь на берегах Невы, а «твой народ» — на острове в Индийском океане. Мне повезло: я дважды побывала в научной командировке в далекой прекрасной Шри Ланке, провела там несколько месяцев, и каждый день был предельно насыщен встречами, поездками, впечатлениями, работой и размышлениями.

Началось все еще тогда, когда мои учителя В. М. Бескровный и Т. Е. Катенина рассказывали нам, студентам первого курса кафедры индийской филологии Восточного факультета ЛГУ, о сингальском языке как одном из оригинальнейших в списке новоиндийских индоарийских по своей судьбе и своим характеристикам; у нас его тогда не преподавали, да и специально им не занимались. Народ и язык заинтересовали меня еще больше, когда я познакомилась с некоторой литературой о них. Прежде всего это были книги И. П. Минаева «Очерки Цейлона и Индии» (СПб., 1878) и А. М. и Л. А. Мервартов «В глуши Цейлона» (Л., 1929). С их помощью я осуществила свои первые «путешествия» по этому изумительному острову, узнала о дивной красоте его природы, об удивительных памятниках его древней культуры, о своеобразном укладе жизни и необычных взглядах на мир его красивых жителей.

Сингальский язык я начала изучать самостоятельно на втором курсе, пользуясь грамматикой, написанной английским священником–миссионером и изданной в 1815 г. Я была очарована своеобычностью и красотой его алфавита, а затем увлечена как лингвист, буквально «продираясь» через лексические и грамматические «закавыки» этого феномена в индоевропейской языковой семье.

В дальнейшем я изучала этот язык в аспирантуре и потом еще несколько лет, уже работая в Музее антропологии и этнографии имени Петра Великого (МАЭ) и занимаясь также темами, связанными с материальной и духовной культурой сингалов. Не один год основными источниками для меня были разнообразные книги и ценные коллекции первого русского естественнонаучного музея, характеризовавшие культуру Шри Ланки. Со своими вопросами о конкретных незнакомых и непонятных реалиях мне приходилось ездить в Москву, где к тому времени уже появились «живые» сингалы.

Позже объявились они и в нашем городе в качестве студентов и аспирантов (многие ланкийцы с начала 70–х годов приезжали учиться в наших вузах и техникумах). Дружба с этими изумительно доброжелательными, отзывчивыми людьми помогла мне еще дома из живых уст и потому полнее и точнее узнать многое об обычаях и традициях этого народа. «Ленинградские» ланкийцы всегда проявляли готовность отвечать на бесконечные расспросы, объясняли и растолковывали трудное и неясное и даже, возвращаясь с каникул, проведенных дома, старались привезти для меня какие–нибудь полезные книжки, фотографии, картинки. Мне это казалось совершенно нормальным, и хоть я и тогда глубоко ценила дружескую помощь моих ланкийских знакомых, но в полной мере осознала ее значение и неординарность только позже. Впоследствии, по приезде в Шри Ланку, друзей у меня прибавилось, а в изучении религиозных обычаев на помощь пришли даже сами хранители главного местного вероучения — буддийские монахи. Их открытость, расположенность к чужому человеку, даже к тому, кто интересуется самыми сокровенными тайнами их религии, отнюдь не собираясь переходить в их веру, поразили меня.

Став этнографом, я тем более нуждалась в материалах, которые называют «полевыми», но долго еще не приходилось побывать на изучаемой земле, у «своего», как говорят этнографы, народа. И все же это состоялось: я ездила в командировку в Шри Ланку для полевой работы зимой 1979/80 г. и в 1988 г.

Впечатления были остры с самого начала путешествия — как в узнавании того, что было ожидаемо, так и в открытии нового. Красные черепичные крыши продолговатых домов, залитые водой рисовые поля, которые на подлете к острову, с высоты (когда самолет вынырнул из не очень плотных, но, видимо, очень влажных, темных по краям облаков) я приняла было за парники; ярко–синяя птица в высоком небе и лохматые головы пальм по краям летного поля, какими я увидела их с трапа самолета; душная парная атмосфера и тепло, которое будто стекало на плечи (а ведь еще несколько часов тому назад я шла по московским улицам буквально по колено в снегу) — это были самые первые из них.

И вот я еду в небольшом автомобиле по улице, параллельной основному приморскому шоссе («double road»). Дорога грязновата, там и сям валяется скорлупа кокосовых орехов, но даже это приятно видеть, а кругом еще пальмы, банановые рощицы полощут своими огромными, как будто рваными листьями! Как ни удивительно, мне странно, что повсюду так много ланкийцев. «Этнографическим» взглядом сразу отмечаю разнообразие оттенков кожи: от смугловатого до очень темного. Удивляюсь тому, что многие женщины не в традиционной одежде, а в платьях европейского типа. Через открытое окно машины приятно обвевает ветерок, и на душе почему–то даже не восторг, а необычайно приятное спокойствие. Так началось мое личное знакомство с островом Ланка.