Протоиерей Георгий Ореханов - Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников

Таким образом, не только разрыв, религиозный переворот в жизни Л. Н. Толстого в конце 70-х гг. XIX в. не носил радикального характера, но здесь наблюдается своеобразное подчинение, преемство: несмотря на все свои многочисленные отречения от художественного творчества, в глубинах сознания (и подсознания) Л. Н. Толстой всегда оставался художником, а его мировоззрение носило панентеистический характер.

Однако простой констатации здесь недостаточно. Безусловно, разрыв не был радикальным, но он все-таки имел место и, как известно, самим писателем переживался остро. Для Л. Н. Толстого вся его жизнь делится на две части – «до» и «после», причем рубежом здесь является конец 1870-х – начало 1880-х гг.

Как можно примирить эти два на первый взгляд противоречивых утверждения? На этот счет следует сделать несколько замечаний.

Начнем с важного указания, которое дает прот. Г. Флоровский: «Кризис семидесятых годов был несомненным потрясением. Но это бурное душевное потрясение не означало перемены в мировоззрении, не означало и психологической перемены. То была точно судорога в неразмыкаемом душевном круге. Но круг так и не разомкнулся. Изменилось только самочувствие, тонус жизни, чувство жизни. Но не было рождения «нового человека». Не было мистического откровения, встречи, прорыва. И не было перемены во взглядах» [421].

Безусловно, даже после переворота взгляды Л. Н. Толстого претерпевали некоторые изменения, и, как уверен Г. Штайнер, часто в зависимости от интеллектуального состояния публики [422]. В конце концов они были сформулированы в «каноне», возникшем в окончательном виде к концу 1890-х гг. и состоявшем из известных трактатов, а также в письмах и многочисленных дневниковых записях.

Но гораздо важнее другое. Г. Штайнер полагает, что нигде гениальные способности к воображению и философские спекуляции писателя не переплелись более тесно, чем в его отношении к Личности Христа и Тайне Бога [423].

Другими словами, Толстой не открывает для себя Христа, а творит Его образ, исходя из своих собственных философских представлений.

Фактически тот же самый метод используется писателем и по отношению к учению Христа, в этом смысле очень показательно замечание Н. А. Бердяева: «…идея “непротивления злу насилием” взята Толстым не из Евангелия, она есть вывод из его веры в благостность, в божественность “природы”, которая искажена насилием цивилизации, в правду первичной стихии жизни» [424].

В этом смысле следует понимать остроумное замечание бывшего единомышленника Л. Н. Толстого, кн. Д. А. Хилкова, который в своих письмах указывает, что Толстой “разъяснил” учение Христа именно так, как наш Сенат “разъясняет” избирательный закон», т. е. дал этому учению совершенно произвольную интерпретацию [425].

Эту же мысль подчеркивают и другие авторы. Д. Н. Овсянико-Куликовский указывает, что Л. Н. Толстой «творит религию и мораль психологически, как моралист-психолог». Обращение Л. Н. Толстого не есть обращение «вроде обращения Савла, это было достижение того предела, к которому бессознательно и частью сознательно шел Толстой всю жизнь» [426].

Наиболее последовательно и убедительно эту позицию отстаивает русский философ А. А. Козлов. Он показывает, что писатель фактически не следует за Христом, а, наоборот, призывает Христа к следованию за собой, заранее, т. е. еще до чтения Евангелия, владея не только критерием истинности христианского учения, но и его содержанием [427].

В этом обстоятельстве, как представляется, заключается секрет того, что в целом философско-морализаторская деятельность Л. Н. Толстого современниками была признана неудачной: после «Войны и мира» и «Анны Карениной», которые до открытия «эры Достоевского» стали фактически символом русской культуры во всем мире, попытка словесного, логического выражения религиозной стихии породила «банальные серые мысли» (Н. А. Бердяев) и довольно банальные трактаты, похожие друг на друга как близнецы, включающие такие же серые и банальные призывы к неделанию и опрощению. В этих религиозно-философских произведениях самой сильной стороной является именно социальный пафос и художественность, а не мораль. Именно поэтому дневники писателя гораздо интереснее его трактатов – здесь творческая лаборатория, лаборатория мысли, проверка гипотез, место для сомнения, творческая неуверенность. Там – доктринерство и учительство.

Своеобразный итог подводит в этих рассуждениях прот. Г. Флоровский: писатель не столько искал веру, сколько испытывал веру других [428].

В этом отношении характерны дневниковые записи Л. Н. Толстого: в 1852 г. он говорит о «едином, непостижимом Боге» и не понимает «тайны Троицы и рождения Сына Божия», но не отвергает «веры отцов» (ПСС. Т. 46. С. 149), в 1855 г. (уже рассмотренная выше запись) – об основании новой религии, «соответствующей развитию человечества», о религии Христа, «очищенной от веры и таинственности» и «дающей блаженство на земле» (ПСС. Т. 47. С. 37), в 1860 г. планирует (после смерти брата) написать «жизнь Христа-материалиста» (ПСС. Т. 48. С. 30).

Возвращаясь к общему анализу религиозных взглядов писателя, следует заключить, что в итоге в толстовской доктрине Личности Христа отведено совершенно определенное место: она лишена каких бы то ни было мистических элементов. Голос Христа, с точки зрения Л. Н. Толстого, – это общее разумное сознание человечества в целом, другими словами, Христос провозглашает истину человеческого разума, разумное учение, Христос является провозвестником закона Бога Отца, Личности Которого, наоборот, Л. Н. Толстой уделяет много внимания.

В этом заключается, как представляется, главное противоречие «религиозной биографии» писателя: необычайная моральная восприимчивость сочеталась в его личности с такой же необычайной невосприимчивостью к Вести о Воскресении. Этот разрыв Л. Н. Толстой так и не сумел преодолеть.

Таким образом, с точки зрения Л. Н. Толстого, учение Христа есть путь разума, противный человеческой глупости, и поэтому вообще христианское учение может быть названо учением «рациональной нравственности», а смысл христианской жизни есть рациональное понимание того, что в жизни является благом [429].

Учение Бога Отца, выраженное, с точки зрения Л. Н. Толстого, в наиболее адекватном виде в Нагорной проповеди, сведено к «пяти заповедям», исполнение которых позволило бы человечеству воздвигнуть на земле Царство Божие, реальное братство и единство всех людей, у которого нет никакого мистического и, что не менее важно, внешнего аналога. Христос призван пробудить человечество к построению Царства Божьего именно здесь, на земле, через «разумение», т. е. открытие для себя и в себе и исполнение требований рациональной нравственности; другими словами, задача Христа – усвоить всем людям богосыновство через усвоение и исполнение воли Бога Отца.