Протоиерей Георгий Ореханов - Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников

1. Между художественным и религиозным творчеством писателя лежит непроходимая пропасть, а на его сочинениях после так называемого кризиса – печать бесталанности.

Очевидно, это заключение противоречит выводу, сделанному выше. В чем причина такого противоречия, причина того, что анализ русских религиозных философов радикально разошелся с итогами более поздних исследований?

Следует иметь в виду, что «пропасть», о которой говорят авторы сборника «Религия Толстого», воспринималась ими в значительной степени эстетически: сами выросшие на романах писателя, они не могли «простить» ему отречения от художественного творчества и, похоже, не задавались глубоко вопросом, существует ли преемственность между двумя стадиями жизни Л. Н. Толстого – до и после духовного переворота. Эта кропотливая работа, основанная на сравнительном микроанализе религиозных и художественных сочинений писателя, была проделана несколько позже, причем важно отметить, что в ней приняли участие специалисты-литературоведы, с точки зрения которых Л. Н. Толстой и до, и после переворота оставался в первую очередь художником, писателем.

В этом смысле очень характерна работа Н. О. Лосского «Л. Н. Толстой как художник и как мыслитель», в которой он утверждает, что писатель остается гением не только в художественном, но и в философском творчестве, ибо «великий художник и великий философ находятся в родстве друг с другом», потому что «тот и другой одарен в высшей мере способностью целостного видения мира» [455].

Однако, с точки зрения Н. Лосского, эта гениальность носит чисто художественный характер и не может претендовать на философскую сферу, здесь Л. Н. Толстой «явно несовершенен», более того, «то самое, что Толстой ясно видит, как художник, он старательно отрицает, как философ» [456].

2. Мировоззрение Л. Н. Толстого представляет собой сложный конгломерат, но в любом случае это не христианство, от которого писатель отлучил себя сам.

3. Реально система взглядов Л. Н. Толстого представляет собой разновидность пантеизма, она не оставляет места вере в Личного Бога, в Богочеловеческое достоинство Иисуса Христа и в личное бессмертие.

4. Л. Н. Толстой культивирует крайнюю форму рационализма, который носит разрушительный характер и, по мысли С. Н. Булгакова, даже сильнее религиозности писателя [457].

При этом, как подчеркивает тот же С. Н. Булгаков, этический морализм Л. Н. Толстого фактически заводит его в тупик: несмотря на квази-пелагианскую установку автора, оба героя рассказов «Дьявол» и «Отец Сергий» приходят к убеждению в невозможности достигнуть моральных высот своими собственными силами. Этот взгляд был доведен до логического завершения Л. Шестовым: с провозглашением тезиса «Бог есть Добро» Л. Н. Толстой фактически встал в один ряд с Ф. Ницше с его «Бог умер».

Очень важное значение имеет еще одно заключение, сделанное представителями русской религиозной философии. Оно не имеет непосредственного отношения к богословским или религиозным взглядам Л. Н. Толстого и на самом деле связано с оппозицией «личность – общество».

В первой главе данной работы было подчеркнуто, что в позднем творчестве Л. Н. Толстого нашла отражение моральная проблематика русской интеллигенции. Теперь это заключение должно быть уточнено.

Дело в том, что существовали два пункта, в которых пути писателя и интеллигенции разошлись радикально.

Это, во-первых, вопрос о ценности социума. Он может быть сформулирован следующим образом: что предпочтительнее для человека – личное совершенствование или его общественные обязательства?

Во-вторых, это вопрос о ценности культуры, ценности, являвшейся одним из краеугольных камней интеллигентского мировоззрения.

В наиболее полном виде противопоставление взглядов Л. Н. Толстого и интеллигенции было выявлено в работах С. Н. Булгакова. Для русского интеллигента общественные отношения представляли вид ценности горизонтального характера, так как человеческая история, культура, общество, государство, право, хозяйство, с точки зрения С. Н. Булгакова, тем не менее ведут в качестве инструмента к осуществлению принципа добра и поэтому не должны радикально отвергаться.

Л. Н. Толстой, наоборот, совершенно не хочет знать ценностей горизонтальных, относительных, но только вертикальные, абсолютные. С его точки зрения, Божественная истина не может допускать никаких «земных проекций». Здесь имеет место очень характерное противопоставление отвергающей мир «аскезы» Л. Н. Толстого и внутренне присущего мировой истории типа аскезы, являющейся созидательной и культурной силой [458].

Именно этим обстоятельством, а не только неосведомленностью писателя в вопросах библейской критики, экзегезы и церковной догматики объясняется то совершенно парадоксальное обстоятельство, что, отыскивая в Евангелии прахристианство, писатель допускал вопиющий произвол в переводе и толковании Нового Завета. В борьбе за христианские идеалы, за их адекватное понимание и практическую реализацию, в работе с источниками христианского Откровения писатель в итоге хочет найти в Евангелии то, чего там нет, и в своей агрессии против «исторической Церкви» не видит того, что там есть.

Именно в этом пункте и проходит водораздел между Л. Н. Толстым и большинством его читателей. Признавая его великим писателем, солидаризуясь с ним в постановке жгучих социальных и этических вопросов, интеллигенция не признает ответов писателя, не желая отречься от того, что для нее дорого, что составляет смысл ее существования.

Данный обзор будет неполным, если не обратить внимание еще на одно обстоятельство. Уже на протяжении ста лет отечественные и зарубежные исследователи задаются вопросом, есть ли точки соприкосновения между религиозными идеями Л. Н. Толстого и православием. Что в действительности роднило мировоззрение писателя с православной ментальностью?

При всем глубочайшем различии установок Церкви и Л. Н. Толстого и при всей жесткости оценок, о которых шла речь, можно все-таки указать на несколько точек соприкосновения, которые отмечает прот. В. Зеньковский.

Во-первых, это утверждение о тотальном характере христианства. Вся жизнь человека без каких-либо исключений подлежит преображению и обновлению, и в этой жизни нет никаких элементов, которые были бы свободны от воздействия веры. Человек всем своим существом должен быть предан Богу: «все или ничего».

Во-вторых, это искание социальной правды, сочувствие «униженным и оскорбленным».

Наконец, в-третьих, это чаяние Царства Божьего, стремление реализовать практически моральные заповеди Евангелия [459].

Этот же вывод подчеркивает митр. Антоний (Храповицкий): в своих воззрениях на пути и средства усовершенствования общественной жизни Л. Н. Толстой «всецело принадлежит Востоку» и может рассматриваться как внутренний, а не внешний, раскольник [460]. При всех своих противоречиях Л. Н. Толстой – «русский национальный философ-писатель» [461].