Андрей Десницкий - Сорок вопросов о Библии

А теперь представим себе племя, живущее в джунглях Амазонии или на острове в Тихом океане. Язык этого племени кардинально отличается от всех европейских и ближневосточных, а в его быту и культуре нет не только ничего созвучного библейским понятиям, но и таких привычных нам реалий, как каменные здания, тканая одежда и даже печеный хлеб. Как, к примеру, перевести на этот язык выражение вроде «Господь – пастырь мой», если в этом племени отродясь не было никаких пастухов? Или как передать понятие «Агнец Божий», если никто из читателей никогда не видел овец, да и слова для обозначения Единого Бога в его лексиконе нет? А как могут представить себе благотворные «потоки воды живой» люди, знакомые только с тропическим лесом, где не бывает засухи, зато проливные дожди идут по нескольку месяцев кряду? Естественно, в этом случае дословный перевод просто невозможен, нужно передавать смысл этих образов и выражений, до некоторой степени приноравливаясь к быту и представлениям аудитории.

Так возник новый подход к библейскому переводу, который называют «смысловым», или «динамическим». И нет ничего удивительно в том, что постепенно подобная методика стала применяться и к языкам, на которые Библия была давно переведена. Хотя современный европеец или американец знаком с библейским миром гораздо лучше индейца или папуаса, но для него старый перевод зачастую давно превратился всего лишь в привычную форму, за которой он уже не видит особого содержания. Переводить нужно не букву, а смысл текста, считают сторонники такого подхода.

Видный американский библеист Б. Мецгер однажды сказал: «Перевод – искусство правильно выбирать, что терять». Действительно, перевод – это всегда потеря. Либо мы утрачиваем ясность, либо отказываемся от буквального следования оригиналу – это понятно. Существуют и другие развилки, как в сказке: налево пойдешь – коня потеряешь, а направо – голову. Например, насколько архаичным и торжественным (а следовательно, малопонятным и напыщенным) должен быть язык перевода? Или насколько однозначным (а значит, и произвольным) должен быть перевод многозначных или сложных для понимания мест? Общего решения, пожалуй, нет – всё зависит от конкретной ситуации.

Но бывают ли такие решения, когда потеряно слишком многое и ничего не приобретено? Разумеется, бывают. В принципе, ситуация с переводом Библии ничем не отличается от перевода любого другого текста: можно постараться максимально точно передать смысл оригинала, можно его исказить, а можно даже намеренно затемнить. Поколения переводчиков рассказывают историю про синхрониста, благодаря которому удалось избежать международного скандала: когда Н.С. Хрущев в ООН пообещал «показать империалистам кузькину мать», его слова были переданы дословно… и потому совершенно неверно: «we will show them Kuzma’s mother». Англоязычные слушатели, естественно, ничего не поняли, но зато и не обиделись.

Иной «перевод» Библии призван не передать, а скрыть смысл оригинала (конечно, переводом его назвать уже нельзя). Своеобразную известность получило «Соединение и перевод четырех Евангелий» Л.Н. Толстого, вышедшее в Женеве в 1891–1894 гг. и, в сокращенном виде, в России в 1906 г. Это вольный пересказ отдельных страниц Евангелия, проповедующий собственное вероучение писателя. Разумеется, в нем не нашлось места ничему, что противоречило бы его воззрениям, например чудесам, включая и Воскресение Христово. Христос Толстого – моралист вроде самого Льва Николаевича, и никак не более того.

Более свежий пример – выполненный свидетелями Иеговы «перевод Нового мира», в который они внесли существенные искажения, чтобы приблизить текст Библии к своему вероучению. Например, в Кол 1:16 о Христе говорится «Им создано всё», но в этом переводе мы читаем «посредством его сотворено всё остальное» (то есть Христос оказывается тоже сотворенным). Выражение «еретический перевод» может кому-то показаться грубым, но в том и другом случае оно, по-видимому, будет вполне заслужено. Эти два перевода ставят своей целью не прояснить и не передать смысл оригинала, а… изменить его в желательном направлении и показать тем самым, что историческое христианство ошибалось, а правы именно создатели нового текста.

Это, конечно, крайности. Очень мало кто идет на такое сознательное изменение текста. Но возможно другое: неточное понимание или даже сознательная подгонка оригинала под представления о нем переводчика. И это, увы, не редкость. Вот почему люди зачастую с недоверием относятся к новым переводам, и в этом их можно понять.

Слово Божие неисчерпаемо, и новый перевод может помочь открыть какие-то новые его грани, но только если этот перевод будет достаточно честным и деликатным. Может быть много переводов, более или менее удачных. Но все они в лучшем случае только мост, который позволяет человеку преодолеть языковую и культурную пропасть и выйти навстречу Богу. Состоится ли эта встреча – никакой переводчик поручиться не может.

Библейский текст был написан в давние времена, когда многие вещи выглядели иначе и люди воспринимали свой мир совсем по-другому. Сегодня толкователи не согласны относительно точного значения многих мест этого текста… Так можем ли мы быть уверены в адекватности вообще какого бы то ни было перевода? Может быть, есть в нем и принципиально непереводимые вещи? И что тогда делать переводчикам?

В конце прошлой главы был приведен образ перевода как моста, соединяющего разные берега, теперь мы попробуем немного развернуть его. На том, дальнем берегу, – жизнь людей два или три тысячелетия назад. Всем достаточно хорошо понятна культурная дистанция между нами и ними: люди живут сегодня в совершенно ином мире, многое выглядит иначе, и детали древнего быта или обычаи того времени кажутся нам малопонятными.

Но, к сожалению, даже то, что кажется нам понятным, не всегда понятно до конца. Что, например, может быть проще и яснее слова любовь ? Оно обозначает чувство, которое всем знакомо и выглядит сходно у всех народов во все времена. Это так, но не всякое употребление еврейского или греческого слова, которое мы привычно переводим словом «любить», будет обозначать ровно то, что мы думаем. Да и мы можем сказать: «я люблю свою жену» или «я люблю жареную картошку», – а это, конечно, разные вещи.

В 1 Цар 5:1 говорится, что царь Тира по имени Хирам при жизни израильского царя Давида любил его (Синодальный перевод смягчает эту фразу и говорит «был другом»). Означает ли это, что между Давидом и Хирамом были какие-то особые личные отношения? Но эти два царя, видимо, никогда в своей жизни не встречались, и мы совершенно ничего не знаем об их дружбе. Зато нам известно, что и при Давиде, и при его сыне Соломоне город-государство Тир был активным экономическим партнером Израиля. Если посмотреть и на другие контексты, то можно сделать вывод, что в данном случае еврейский глагол ахав , привычно переводимый как «любить», обозначает не личные чувства, а договорные отношения, связывающие два народа: царь Хирам был союзником и торговым партнером царя Давида.