Ив Жангра - Ошибки в оценке науки, или как правильно использовать библиометрию

Хотя коллаборативные проекты и исследования отличного качества могут проводиться исследователями с мировой периферии и быть опубликованы на их национальных языках, минимальное определение «международной» публикации предполагает английский язык. Именно журналы, выходящие на английском языке, имеют наибольший «импакт» [196] 196 «Импакт-фактор» журнала отражает среднее число ссылок, получаемых статьями, опубликованными в данном журнале, в изданиях, индексируемых в данной базе данных (но не во всех журналах, издаваемых в мире), за определенный период времени, составляющий, как правило, пять лет. Существуют и альтернативные метрики «импакта», такие как, например, Article-Level Metrics (ALMs) онлайн-платформы научных публикаций PLOS, учитывающие не только ссылки на статьи в научных журналах, но также присутствие в блогах, твиттере и других медиа. Помимо более широкого охвата, достоинством альтернативных метрик также является свободный и бесплатный доступ в отличие от платформ Web of Knowledge или Scopus. Но их использование пока не закреплено в институциональных практиках. , измеряемый ссылками в других научных журналах на опубликованные в них статьи. Безвозвратно ушло то время, когда американское правительство инвестировало средства в перевод научных публикаций на русском и других языках, предполагая, что в них могут содержаться значимые научные результаты, неизвестные в англоязычном мире. Сегодня любой важный, прорывной для своей научной области результат появляется сначала на английском языке в престижном журнале. Иначе говоря, американские или британские журналы автоматически считаются международными, хотя, строго говоря, они могут быть довольно локально ориентированными [197] 197 Чтобы убедиться в этом, достаточно открыть оглавления наиболее престижных американских журналов по социальным и гуманитарным наукам. Так, например, авторами большинства статей в ведущих американских журналах по социологии являются ученые, аффилированные с американскими университетами и пишущие в основном на темы, актуальные для американского общества. . Несмотря на это, исследования, опубликованные на других языках и в других странах, по умолчанию рассматриваются как провинциальные и не имеющие всеобщего значения.

Но если английский язык является минимальным определением «международной» публикации, является ли он достаточным фактором, позволяющим улучшить международную «заметность» и признание статей, публикуемых исследователями из неанглоязычных стран? Как было показано на примере общественных наук, объекты которых по определению в большой степени привязаны к определенному месту и времени, а значит, менее интернациональны по своей природе, чем естественные науки, рост числа англоязычных публикаций исследователей из периферийных стран не сопровождается сходным увеличением их «импакта» [198] 198 См.: Gingras Y., & Heilbron J., “L’internationalisation de la recherche en sciences sociales et humaines en Europe, 1980–2006,” in G. Sapiro (ed.), L’espace intellectuel en Europe. De la formation des États-nations à la mondialisation 19e-21e siècles (Paris: La Découverte, 2009), pp. 359–389; Gingras Y., Mosbah-Natanson S., “Les sciences sociales françaises entre ancrage local et visibilité international,” in European Journal of Sociology , 2010, 51 (2), pp. 305–321. . Но увидим ли мы схожую ситуацию в естественных науках, объекты которых в меньшей степени связаны с местом производства этих исследований и в этом смысле являются универсальными или глобальными? Иными словами, является ли международный рынок научных публикаций нейтральным местом, нечувствительным к языковым и национальным различиям?

У лингвистической унификации есть немало пламенных сторонников, как и критиков (хотя последних, кажется, со временем все меньше). Однако целью этого эссе не является сопоставление аргументов «за» и «против» или нахождение ответов на вызовы, которые ставит глобализация научной коммуникации. Я постараюсь показать, во-первых, некоторые тренды в развитии международного рынка научной периодики и в политике баз данных научного цитирования и, во-вторых, эффекты этих изменений в том, что касается международной заметности или влияния российской науки. Какое место занимает Россия в новой глобальной игре научного превосходства? Каковы структурные и политические причины ее нынешнего маргинального положения? Наконец, какие стратегии являются наиболее успешными с точки зрения улучшения международной заметности российской науки?

К началу девяностых годов для большинства стран в целом завершился «переход» от национальной к транснациональной научной модели, в которой используется единый язык научного общения (английский) и доминируют американские и британские коммерческие научные издательства. Одним из основных индикаторов этого перехода является ослабление связи между авторами, издателями и национальным языком в публикации научных результатов той или иной страны [199] 199 См. более подробно в: Zitt M., Perrot F., Barré R., “The transition from ‘national’ to ‘transnational’ model and related measures of countries’ performance,” in J. Am. Soc. Inf. Sci. , 1998, 49, pp. 30–42. . «Национальная» модель в чистом виде, соответственно, характеризовалась бы совпадением всех трех: ученые и профессора, работающие в стране X, публикуют статьи и книги на своем родном языке в научных издательствах, функционирующих в той же самой стране. Транснационализация научной системы, напротив, предполагает географическую диверсификацию авторов и издательств при переходе всей научной коммуникации на английский язык.

В наибольшей степени к идеальному типу транснациональной научной системы приблизился случай Нидерландов, почти полностью отказавшихся от голландского языка как языка научного общения еще в начале 1980-х. Ранняя транснациональная политика голландских научных издателей имела очевидные выигрыши, обеспечив этой стране третье место на рынке международных научных издательств после США и Великобритании (именно в Голландии расположены головные офисы крупных издательских компаний Elsevier, IOS, Brill и др.). К транснациональной модели также приближаются скандинавские и небольшие по размеру европейские страны, и в наибольшей степени среди постсоветских — прибалтийские страны (в особенности Литва).

Советский Союз до самого конца оставался в стороне от этих общих трендов лингвистической унификации и снятия границ. В период после Второй мировой войны советские научные публикации выходили почти исключительно на русском языке (и частично на языках советских республик). Публикации советских ученых в зарубежных журналах были редки, а первый полностью англоязычный журнал ( Biomedical science ) стал издаваться только в самом конце советского периода. Не последним следствием этой осознанной языковой политики было то, что в 1970-е и 1980-е годы русский язык стабильно оставался вторым по распространенности языком научной коммуникации в мире [200] 200 Zitt M., Perrot F., Barré R., “The transition from ‘national’ to ‘transnational’ model and related measures of countries’ performance,” in J. Am. Soc. Inf. Sci. , 1998, 49, p. 32. См. также: Kosin I. L.,“The Growing Importance of Russian as a Language of Science,” in BioScience , 1972, 22 (12), p. 723. В этой заметке, которая выглядит сегодня историческим курьезом, автор предлагает сделать русский язык обязательным для изучения в американских школах, чтобы эта страна могла в дальнейшем успешно конкурировать с СССР в сфере научно-технического прогресса. . Юджин Гарфилд, легендарный создатель первой и самой известной в мире базы научного цитирования Web of Science, задавался на момент окончания советской эпохи вопросом: «Откроет ли перестройка двери советской науки английскому языку?» [201] 201 Garfield E., “Will Perestroika open Soviet science’s doors to the English language?”, in The Scientist , 1990, 4 (5), p. 18.