Антон Первушин - Империя Сергея Королёва

За проведенную работу т. Цандер получает вознаграждение 1000 рублей с уплатой их (в случае выполнения работ) в начале срока приема 20 ноября 1931 года и по окончании работ по 500 рублей».

Договор считается первым официальным документом, оформленным в интересах ГИРД. Однако отметим, что он был заключен не с Группой, а с Цандером как инженером Института авиационного моторостроения, и ГИРД как организационная единица к договору отношения не имел. И это достаточно всеобъемлюще отражает сложившуюся ситуацию: в тот период деятельность ГИРД была сосредоточена прежде всего на пропаганде ракетостроения. Вспоминает Надежда Владимировна Сумарокова, которую историки называют первой советской женщиной – штурманом авиации:

«Для начала мы решили в общественном порядке провести опыты через Центральный совет Осоавиахима. Нам пошли навстречу. Мы стали работать в небольшой группе энтузиастов ракетного летания, которую назвали ГИРД, т. е. „группа изучения реактивных двигателей“… Работа у нас кипела: организационные совещания, проектирование, пропаганда нового дела словом и печатью и испытание моделей мотора. Привлекли новых энтузиастов в ВВС, на авиазаводе, ЦАГИ. Когда был собран первичный исчерпывающий материал, мы решили дело наше протолкнуть, поставить его на практические рельсы. Доложили о нашей работе и наших исканиях нач. ВВС. Заместитель нач. ВВС тов. Наумов обещал свое содействие, и было о нас доложено наркому».

Желая привлечь как можно больше участников из числа слушателей Военно-воздушной академии имени Жуковского, 20 декабря 1931 года она опубликовала в академической газете «Вперед и выше» небольшую заметку:

«Реактивные двигатели!

При Центральном совете Осоавиахима, в Бюро воздушной техники существует группа по изучению реактивного летания и реактивных двигателей.

Ряд энтузиастов-инженеров принимает горячее участие в этом деле. Но работников еще мало. Нужны новые свежие силы для развития дела с огромным будущим.

Все товарищи, желающие испытать свои силы и знания по реактивным двигателям и по проектированию новых типов ракетопланов, ракетосаней, глиссеров и т. п., могут записаться у летнаба т. Сумароковой. Пом. нач. аэронавигационной лаборатории, корпус Г, комн. 186, т. доб. 68.

Необходимо создать свою ячейку в стенах академии».

Определенный перелом в деятельности ГИРД наступил 1 февраля 1932 года. В тот день Фридрих Цандер выступил с докладом о проблеме реактивного двигателя на заседании УВВС РККА (Управление Военно-воздушных сил Рабоче-крестьянской Красной армии), где председательствовал вышеупомянутый Николай Иванович Наумов. Помимо технического доклада, Цандер поднял вопрос о необходимости поддержки начинаний ГИРД. Его выступление произвело впечатление на руководство Осоавиахима. Подтверждая свои слова, 4 февраля Цандер провел 48-й опыт с «ОР-1» в присутствии генерального секретаря Центрального Совета Осоавиахима Льва Павловича Малиновского. Того сопровождал Сергей Королёв. Очевидно, что именно в этот период молодой авиаконструктор взял на себя ведущую роль в организации работ над ракетопланом – вероятнее всего, с ведома и одобрения руководителей Осоавиахима.

Дело шло. Отдельные детали двигателя «ОР-2» взялись изготовить сотрудники ЦАГИ. Были завершены работы над новым планером «БИЧ-11». 22 февраля Сергей Королёв самолично приступил к его испытаниям.

Однако для того, чтобы группа энтузиастов превратилась в коллектив, имеющий материально-техническую базу и гарантированный государственный заказ, понадобилось решение более высокого уровня, чем Наумов и Малиновский. И ракетчики такое решение получили.

Первым советским высокопоставленным руководителем, обратившим внимание на ракеты, стал известный военачальник Михаил Николаевич Тухачевский. В мае 1928 года он был назначен командующим войсками Ленинградского военного округа, приехал в бывшую столицу и сразу прослышал о группе энтузиастов ракетного дела, объединившихся вокруг Газодинамической лаборатории (ГДЛ), и проектах молодого ученого Валентина Петровича Глушко. Тухачевский добился того, чтобы Иоанновский равелин Петропавловской крепости был отдан под механические мастерские и испытательные стенды ленинградских ракетчиков. Летом 1931 года он стал заместителем председателя Революционного военного совета (РВС) и начальником вооружений Красной армии – с этого момента ГДЛ прямо подчинялась ему.

Реформирование и перевооружение армии было любимой темой Тухачевского. Он проникся ею в 1916 году, когда оказался в немецком плену. Вот как Михаил Николаевич, тогда подпоручик, описывал свои мысли:

«Немцев я ненавидел, как ненавидит дрессировщиков пойманный в клетку зверь. Рассуждения моих товарищей по плену, иностранных офицеров, о причинах неудач русско-японской кампании и наших поражений в эту войну меня приводили в бешенство. Устав обдумывать план побега, я отдыхал тем, что мысленно реорганизовывал нашу армию, создавал другую, которая должна была поставить на колени Германию. И дать почувствовать всему миру мощь России. Я составлял планы боевых операций и вел армии в бой…»

Возможно, сохранись царизм в России, желаниям Тухачевского по преобразованию армии все равно нашлось бы применение, однако монархия рухнула, и будущий «красный маршал» предложил свои услуги правительству Владимира Ленина. Идея о переходе на сторону революции начала вызревать еще в плену, но окончательное решение Тухачевский принял, вернувшись на родину:

«Когда я попал в Петроград, у меня не было и мысли о переходе к большевикам. Все мои думы занимала армия, которая должна была восстановить порядок в стране и накостылять по шее немцам. Я люто ненавидел Керенского и всех, кто развалил армию. По моему мнению, тогда было еще не поздно собрать силы и, сбросив Временное правительство, установить военную диктатуру. Когда я говорил об этом, мне рассеянно отвечали: “Да… Да… Это может спасти Россию…” Но я был только поручик, “щелкопер”, и серьезно с моим мнением никто не считался. С генералитетом мне говорить не приходилось, но чем больше у меня было разных других встреч, тем сильнее было разочарование. В верхах были или потерянность, или словоблудие, а мы, молодые офицеры, полные сил и решимости, вынуждены были бездействовать и подвергаться унижениям. Питер был мне более чужд, чем Москва, и я надеялся, что в Москве другой дух, – уехал туда. Но там был такой же хаос и разброд мыслей. <���…>

Но когда я был у Куйбышевых, то я почувствовал, что меня там поняли и что мои планы о той армии, которые я вынашивал в плену, не казались им бредом безумца. Только старший Куйбышев подвел под эту армию другую основу. И как ни красноречив был Валериан Владимирович, но сознаюсь, в то время я очень мало разбирался в политике и понял только одно: тут люди не только живут своими идеями, но и действуют. Хотят они блага народу и порядка, а благо и спокойствие охраняются армией. Так это понимал и Николай Куйбышев. Как только я дал согласие, меня сразу же потащили по разным местам, и я убедился, что много старших офицеров и даже некоторые генералы избрали тот же путь, что и я. На душе сразу стало легче… Но тогда я совсем не рассчитывал на генеральскую должность, которую получил благодаря рекомендации Валериана Владимировича Куйбышева».