Пинакотека 2001 01-02

Основные вехи отношения Пушкина к Наполеону определены 2*. Свидетель войны 1812 года, Пушкин в ранних своих стихах отдал дань общерусским антинаполеоновским настроениям. В патриотической поэзии периода войны 1812 года, в журнальной публицистике, в ораторской прозе Наполеон представал кровожадным тираном, воплощением сил зла. Так и у Пушкина он «губитель» («На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году», 1815), «хищник» («Наполеон на Эльбе», 1815), «злодей», «ужас мира» («Принцу Оранскому», 1816), «самовластительный злодей» («Вольность», 1817) и т. д. В последующие годы Пушкин, подобно многим своим современникам, переживает период романтического увлечения Наполеоном, свидетельством которого стала ода «Наполеон», написанная в 1821 году после известия о смерти сверженного императора. В этой оде, которую сам Пушкин, впрочем, не считал удачным стихотворением, еще встречаются прежние антинаполеоновские формулы («кровавая память», «тиран»), но они растворены в откровенно восторженных интонациях: Над урной, где твой прах лежит, Народов ненависть почила И луч бессмертия горит. Наполеон для Пушкина теперь «великий человек», «могучий баловень побед», с ним прочно соединяется эпитет «чудесный», а важной темой становится один из общеевропейских поэтических мотивов «наполеоновской легенды»:

Произошедший в оде 1821 года отказ от однозначной, линейной трактовки образа был продиктован популярными в эти годы историософскими и политическими размышлениями о роли Наполеона в жизни Европы, о связи его с Французской революцией, о провиденциальном значении его явления в мир. Вновь Наполеон появляется в поэзии Пушкина в черновых набросках 1824 года «Недвижный страж дремал на царственном пороге…» и «Зачем ты послан был и кто тебя послал…». К уже знакомому мотиву – «Одна скала, гробница славы…» – возвращают нас стихотворение «К морю», написанное также в 1824 году, и позднее стихотворение «Герой» (1830): …на скалу свою Сев, мучим казнию покоя, Осмеян прозвищем героя, Он угасает недвижим, Плащом закрывшись боевым…

2. Бонапарт Гравюра Ш.Л.Линже, законченная Ж. Год фру а по оригиналу Ж.-Б. Изабе. 1803

3. Александр Михайлович Опекушин (1838-1923) Памятник А.С.Пушкину в Москве. 1880 Бронза, гранит

В «Герое» Пушкин уже открыто выступает в защиту наполеоновского мифа. Афористическое высказывание поэта «Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман» прозвучало именно по поводу издания псевдомемуаров Бурьенна, где деге- роизировался эпизод посещения Бонапартом чумного госпиталя в Яффе (Бурьенн, а точнее подлинный автор мемуаров Вильмаре, утверждал, что Наполеон не прикасался к чумным). Несколько стихов, посвященных Наполеону и очень близких к тексту «Героя», имеются и в сохранившихся фрагментах сожженной песни «Евгения Онегина».

Если проследить, как именно изображает Пушкин французского императора в стихах 1824-1830 годов, то прежде всего бросается в глаза повторяющийся в них поэтический образ:

(X глава «Евгения Онегина»)

В первом из приведенных выше отрывков Наполеон назван «посланником провиденья». Эта формула отсылает к провиденциалистской трактовке личности Наполеона, пришедшей на смену таким клише, как «сын счастья», «сын случая», коим отдал дань и молодой Пушкин (ср., например, в «Воспоминаниях в Царском Селе», 1814: «Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны?»). И «сын счастья», и «сын случая» отрицали гениальность, исключительность личности Наполеона, сводя весь его жизненный путь к игре обстоятельств. «Посланец провиденья» – несомненно, следующий этап в развитии литературного образа.

Мысль о предопределенности всей своей жизни проводилась самим Наполеоном в его «Мемуарах». Историософские концепции, согласно которым Наполеон был орудием в руках правящих миром высших сил, господствовали порой, в более прагматичные периоды – отступали в тень, но никогда не исчезали полностью. Нет оснований думать, что Пушкин, отдавший им дань в 1824 году, к 1830-му от них освободился. В рецензии 1830 года на второй том «Истории русского народа» Н.А.Полевого Пушкин парадоксально объединяет случай и предопределение именно в связи с Наполеоном: «…провидение не алгебра. Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая – мощного, мгновенного орудия провидения. Один из остроумнейших людей XVIII столетия предсказал Камеру французских депутатов и могущественное развитие России, но никто не предсказал ни Наполеона, ни Полиньяка». Однако в формулах «пришлец сей бранный», «сей странник бранный» эти смыслы почти не прочитываются, а «муж судеб» 3*звучит прямой противоположностью «сына случая». «Муж судеб» – великий человек, достигший невиданных высот и обязанный этим главным образом своему гению. Слова же «странник» и «пришлец» имеют очень широкий круг семантических коннотаций; применительно к образу Наполеона они актуализируют мотивы «инакости», чуждости окружающему миру, принадлежности к другой стихии (что, в принципе, может рассматриваться и как реликт провиденциалистского «посланца провиденья»), а также внутренней тревоги, неуспокоенности.

Аналогичный переход от конкретных формул к многозначному поэтическому образу можно проследить и на примере определения «мятежной вольности наследник и убийца». Имя Наполеона прочно соединялось в сознании современников с Французской революцией и разрушением феодального режима в Европе. Превращение же служившего революции республиканского генерала в единовластного диктатора либеральным сознанием рассматривалось как узурпация. Об этом Пушкин писал в 1817 году в оде «Вольность»: И се – злодейская порфира На галлах скованных лежит… – и в оде «Наполеон» в 1821 году: И обновленного народа Ты буйность юную смирил, Новорожденная свобода, Вдруг, онемев, лишилась сил… – и в наброске 1824 года «Зачем ты послан был и кто тебя послал…».