Александр Широкорад - Чудо-оружие СССР. Тайны советского оружия

А теперь мы из XVIII века перенесемся в конец XIX. В 1896 г. в местечке под Кишиневом родился Иван Петрович Лемишев. [41] По другим документам, в том числе и советским — Леминовский. После окончания церковно-приходской школы он несколько лет помогал отцу в ведении сельского хозяйства, а затем его удалось по знакомству пристроить учеником аптекаря в одно из кишиневских фармацевтических заведений, откуда Ивана вскоре выгнали «за отсутствие всяческой трудовой дисциплины». К этому времени началась Первая мировая война, но от мобилизации на фронт Лемишев уклонился, его все по тому же знакомству устроили на военный завод, с которого рабочих на фронт не брали. Там Лемишев познакомился с будущим легендарным красным командармом — недоучившимся студентом Ионой Якиром, который был почти его земляком. Это знакомство помогло Лемишеву занять ряд руководящих постов сначала в Бессарабском губревкоме, а затем и в Одесском губпарткоме.

Но карьера партаппаратчика не привлекала Лемишева, а может, начались склоки. Во всяком случае, он покидает Одессу и едет в Киев. Там Лемишев в 1922 г. закончил школу авиационных мотористов, затем поступил в авиационное училище в Москве, где познакомился с Павлом Гроховским, также начинающим изобретателем, который прошел аналогичный пути Лемишева путь под началом другого командарма — Павла Дыбенко.

Гроховский оказался то ли способнее, то ли пробивнее, и карьера его резко пошла вверх, а Лемишев так и остался комиссаром-воентехником, скитаясь по различным секретным базам Красного Воздушного Флота. За ним, правда, числилось несколько довольно интересных изобретений, которые даже испытывались на полигонах ВВС РККА, но в разработку они не пошли. Это были всякие прицелы и артиллерийские дальномеры для устанавливавшихся на бомбардировщиках и штурмовиках по методу Гроховского полевых орудий, а также некоторые оптические и механические приспособления, сигнализирующие экипажу самолета об атаках сзади и снизу. На том, вероятно, и закончилась бы изобретательская карьера Лемишева, но в 1937 г. судьба свела его с выпускником Московского авиационного института — молодым инженером Александром Васильевичем.

Сильванский — весьма загадочная фигура в нашей довоенной авиации. Известный авиационный историк В. Б. Шавров именовал его «Остапом Бендером от авиации». В Интернете фигурируют сведения, что «Сильванский был зятем первого наркома авиационной промышленности М. М. Кагановича, который самым натуральным образом пробивал и расчищал дорогу своему бездарному родственнику». [42] Материалы сайта samizdat.sol.ru

Сильванский и Лемишев приступили к опытам по созданию «невидимого самолета». Базовой машиной стал легкий моноплан (авиетка) АИР-4 конструкции А. С. Яковлева. Все эксперименты проводились в обстановке чрезвычайной секретности, и отчеты о них до сих пор не попали в руки исследователей. Поэтому бытуют две версии.

Согласно первой версии крылья и фюзеляж у АИР-3 были выполнены из прозрачного материала — целлулоида или каких-то тонких пленок, а моторы и другие непрозрачные конструкции покрыты «серебрянкой». Однако эта простая версия не выдерживает очевидной критики — такой самолет все равно будет достаточно заметен, особенно под разными ракурсами.

Вторая версия была опубликована в 1965 г. в филадельфийском издании «Журнал для отдыха». Там вышла статья некоего Мориса Канна под названием «Самолет-невидимка: прорыв к технологиям будущего?» В предисловии говорится, что Канн записал рассказ очевидца испытаний необычного самолета, происходивших поздней осенью 1937 г. на одной из секретных авиабаз советских ВВС под Вологдой. В статье рассказчик фигурирует под псевдонимом Иван Петров. Это бывший старший авиатехник базы, который в 1940 или в 1941 г. сбежал на Запад и долго сотрудничал с американскими конструкторами в области военных технологий. После довольно краткого предисловия шел рассказ самого Петрова, и вот он почти целиком:

«На базу самолет привезли ночью. Сильные прожектора возле КПП осветили большой гусеничный тягач, многоколесную платформу-прицеп, а на платформе — зачехленный фюзеляж и отдельно крылья в деревянных колодках, также полностью зачехленные. Стойки шасси, колеса, оперение, лопасти винта — все было обернуто плотно брезентом. От пыли или дождя самолеты, даже экспериментальные, так тщательно не укрывают, а это значило, что машину чехлы защищали именно от чересчур любопытных глаз. И близко к этому самолету никто подойти не мог: мотоциклисты, сопровождавшие платформу, не подпустили к ней даже меня, помощника дежурного по части.

Судя по общим размерам и формам, прорисовавшимся под брезентом, это был легкий моноплан, с высоко расположенным крылом на подкосах — так называемый „парасоль“, с тонким ферменным фюзеляжем и, по-видимому, с маломощным мотором-звездой воздушного охлаждения. Наверняка, подумал я тогда, самолет не боевой и не скоростной, а учебный или связной, доработанный и приспособленный для каких-то испытаний…

Ворота распахнулись, тягач потащил платформу по широкой расчищенной просеке и дальше — через летное поле к опытному ангару в полукилометре от прочих аэродромных служб. В этом ангаре работали бригады, присланные с заводов и из конструкторских бюро, подготавливая всякую экспериментальную технику к полетам. Что там делалось, знало только командование базы.

Утром в нашей части появился довольно молодой товарищ, для которого вот уж с неделю как освободили целую комнату в комсоставском общежитии. Фамилия его была немного странная — Алевас, имя, кажется, Сильвестр, а отчество неизвестно. Впрочем, по фамилии его никто не называл, он потребовал, чтоб его называли просто „товарищ конструктор“, и всё. Был он лицом гражданским (это я выяснил быстро, и не только по манере его поведения), но привез его к нам „бьюик“ с армейскими номерами, и шофер был из округа, к тому же не рядовой, а с „кубарями“ в петлицах. Оставив в комнате чемоданы, они сразу же поехали к штабу. В тот же день связисты провели в комнату Алеваса полевой телефон, доставили лучшую мебель, цветы, ковер во весь пол. Повесили дорогие шторы и развесили на стенах красивые картины. Комфорт, одним словом!

За территорией военного городка была гостиница, в номерах „люкс“ которой надолго останавливались всякие замнар-комы и командармы, посещавшие нашу базу, но все эти номера „люкс“ не шли ни в какое сравнение с теми удобствами, какие устроили новоприбывшему конструктору.

Приближалось время испытаний. „Товарищ конструктор“ с нами не общался, но вовсе не по причине строжайшей секретности, просто он все время был занят — то пропадал в ангаре, то выезжал на своем „бьюике“ из части неизвестно куда. Опытный ангар жил особой, скрытой от непосвященных жизнью, но все же база была единой войсковой частью, и постепенно все ее службы захватила ясно ощутимая возрастающая напряженность. Никто вроде бы никому ничего определенного не передавал, но каждый чувствовал: приближаются какие-то важные события. И когда настал день испытания, на краю летного поля собрался весь мало-мальски свободный личный состав. Да, понятно, секретность… Но если машина уже в полете, то как ее скроешь?