Оскар Курганов - Тайна песчинки

— Чем ты занят? — спросил Юрий, когда увидел Хинта, склонившегося над кирпичом.

— Вот собираюсь строить дом, — ответил Хинт.

— Ты шутишь? Мы в конце концов уйдем отсюда.

— Понимаешь, — сказал Хинт уже серьезно, — с довоенных лет меня интересует, почему силикатный кирпич нельзя сделать более прочным. Посмотри — разве из этого можно строить дом?

— Что ж, я отправлюсь к партизанам без тебя.

— Тебе не кажется, Юрий, что, когда война закончится, люди больше всего будут интересоваться кирпичом, а не бомбами?

— Мне это не кажется, — ответил Юрий, — вряд ли люди когда-нибудь удовлетворятся кирпичом. Им всегда нужны будут бомбы.

— Ты врожденный милитарист, — пошутил Хинт и бросил свой кирпич.

Потом они весь день готовились к ночному походу, и разговор о кирпиче больше не возобновлялся.

Но даже на многострадальных дорогах войны Хинт иногда возвращался к тому, что он называл «загадкой песка и извести». Правда, в таких случаях ему казалось, что в первой же технической библиотеке ему предложат научный труд, в котором загадка эта будет разъяснена с исчерпывающей точностью. Но в лесах и на пустынных островах, где в военные годы приходилось жить Хинту, не было технических библиотек.

И все чаще Хинт думал примерно так. Неужели мир только и ждал того, чтобы сын капитана дальнего плавания с острова Саарема, молодой инженер-строитель, попал в фашистский лагерь, бежал из него, а во время побега поразмыслил над истинами, которые всем были известны? Если бы открытия, полагал Хинт, совершались так просто и легко, все тайны природы были бы давно разгаданы.

Именно эти мысли играли роль ушата холодной воды, когда Хинт вернулся домой после войны. «Не будь смешным», — говорил он себе. Мало того — его брат Ааду, который в то время был председателем рыболовецкого колхоза, легко убедил Иоханнеса переехать в рыбачий поселок, вспомнить о привязанности к морю многих поколений Хинтов. В конце концов, на острове Саарема рыбаки пользовались не меньшим уважением, чем строители. Если писатель Ааду Хинт стал председателем колхоза, то почему бы инженеру Иоханнесу Хинту не приобрести профессию дедов — мастера лова? У кирпича появился серьезный конкурент — рыбачья шхуна. Она уносила Хинта в море, где и в штилевые дни и в штормовые люди в солдатских плащ-палатках (брезентовых костюмов еще не было) ловили балтийскую сельдь.

Но случилось так, что «зов предков» не нашел отклика в душе Хинта — романтическая, хоть и очень трудная жизнь среди морских просторов не вытеснила воспоминаний о сладостном чувстве строителя, превращающего штабеля кирпичей и бетонных конструкций в новый добротный дом.

У каждого человека, увлеченного какой-нибудь идеей, наступает момент, когда он уже не может сдерживать бушующие в нем страсти. Они помогают ему сделать жизненный выбор и даже определяют этот выбор.

Так случилось с Хинтом.

Совершенно неожиданно для всех, кто отдавал должное его рыбачьим успехам, а в какой-то мере и для самого себя, Хинт уехал в Таллин. Он еще точно не знал, что он будет делать, но не сомневался, что вернется к строительным делам.

В это время у Хинта произошла встреча, которая в известной мере помогла ему сделать свой выбор.

Хинт встал, поворошил палкой пепел угасшего костра и, как мне показалось, без видимой связи с историей побега сказал:

— С тех пор я вынужден всегда думать о «подводных рифах». Они появляются именно там, где их как будто не должно быть. Но такова жизнь. Вы в этом сами убедитесь. А теперь у меня есть еще одна разумная мысль: наперекор белой ночи идти спать.

С той ночи, когда я впервые прикоснулся к тайне песчинки, хоть еще ничего о ней и не узнал, когда волшебный мир первооткрывателя предстал передо мной во всем своем волнующем и неразгаданном очаровании, прошло больше года. Я встречался с Хинтом в Таллине и Москве, иногда становился его безмолвной тенью и ездил с ним по его силикальцитным делам, а чаще всего был слушателем и секретарем.

За это время я узнал о Хинте самые противоречивые истории. Как это почти всегда бывает, суждения о нем тоже были самыми противоречивыми. То говорили мне, что Хинт мягок и сдержан, то уверяли, что он человек жесткий и вспыльчивый, то называли его неуживчивым, то обаятельным и привлекательным, то напористым, то робким, то шумливым, то тихим — словом, были люди, которые приписывали ему все человеческие пороки, были и те, кто восторгался только его добродетелями. Но все, решительно все, называли его талантливым и признавали его жизнь трудной.

По-видимому, Хинт знал об этих характеристиках и относился к ним с философским спокойствием. Будто речь шла не о нем, а о ком-то другом, постороннем.

— Ничего не поделаешь — каждый судит по-своему.

В какой-то мере он даже оправдывал тех, кто судил «по-своему».

— Представьте себе, — говорил Хинт, — что я обнаружил еще один «подводный риф» и силикальциту грозит опасность. Я иду в строительное ведомство, скажем, к начальнику отдела, привыкшему к тихой, размеренной жизни. Происходит первое столкновение — ему кажется, что самое главное дело для государства то, которое ему накануне или только что поручил его начальник, а я считаю, что самое главное — силикальцит. Но это еще не все. Не добившись ответа от начальника отдела, я попадаю к министру или к его заместителю. Конечно, с точки зрения некоторых людей я не очень приятный субъект…

Я, конечно, сочувствую Хинту. А он рассказывает о новых столкновениях, но я перебиваю его.

Не будем забегать вперед. Продолжим наше путешествие по его жизненному пути. Пройдем по следам его открытия, прикоснемся не только к его славе и успехам, но и узнаем о его ошибках и поражениях. И кто знает, может быть, тогда и мы с вами, читатель, тоже сможем судить о Хинте «по-своему».

Итак, Хинт покинул рыболовецкий колхоз, вернулся в Таллин и сразу же побывал у своего старого профессора — Юрия Нуута. Известный математик, автор многих научных трудов, профессор Нуут считал Хинта своим самым способным учеником, еще в институте советовал ему посвятить себя не строительным, а математическим наукам. Хинт тогда колебался, раздумывал, а профессор настаивал:

— Вы, пожалуй, один из тех, кто не совсем уверен, что дважды два — четыре, — шутил Нуут.

Еще в школе на острове Саарема педагоги обратили внимание на математические способности второго сына Александра и Марии Хинт. Но в семье этой математику считали отвлеченной наукой и добивались приема второго сына в строительный институт. А здесь, уже с третьего курса, профессор Нуут, чьи блестящие и остроумные лекции привлекали студентов и с других факультетов, снова и снова напоминал Хинту: