Оскар Курганов - Сердца и камни

«Это не такая простая штука», — отвечали ему.

Эта же мысль о непрочности силикатного кирпича возникла у него теперь, когда он сидел с Юрием в сарае. Конечно, можно было отмахнуться от этой мысли, сложить кирпичи в штабель, лечь на топчан и ждать, как сказал Ян.

Но то ли потому, что впервые Лехт остался наедине с кирпичом в эти бесконечно тянувшиеся дни и ночи, то ли потому, что никто не торопил его — «давай, давай кончай дом, не тяни», — мысль о непрочности силикатного кирпича не давала ему покоя.

И вот на второй или на третий день своего вынужденного ожидания в сарае Лехт мысленно сопоставил два осколка — кирпичный, лежавший перед ним, и тот, который он нашел в часовне, а потом бросил в лесу, целясь в неожиданно появившуюся белку…

В сущности, эти камни были изготовлены из одних и тех же материалов — извести и песка. Почему же в одном случае — в старой часовне — известь и камень держатся столетиями, приобретают крепость гранита, а в другом — силикатном кирпиче — быстро разрушаются или, во всяком случае, во много раз слабее самого обычного красного кирпича?

В то время у Лехта не было ни книг, ни необходимых расчетов. Но мысль эта показалась ему увлекательной.

Он вспомнил прочитанную книгу о графите. Алмаз и графит состоят из одних и тех же атомов углерода, но алмаз является пределом прочности, а графит чуть ли не пределом мягкости. Может быть, и здесь Лехт имеет дело с такого рода явлением? Все зависит от степени давления и температуры, при которых образуются графит и алмаз. Но ведь раствор, скрепивший камни старой часовни, и силикатный кирпич сделан одним и тем же способом — люди смешивали известь и песок. В чем же дело?

— Чем ты занят? — спросил Юрий, когда увидел Лехта, склонившегося над кирпичом.

— Понимаешь, — сказал Лехт, — с довоенных лет меня интересует, почему силикатный кирпич нельзя сделать более прочным. Посмотри — разве из этого можно строить дом?

— Что ж, я отправлюсь к партизанам без тебя.

— Тебе не кажется, Юрий, что, когда война закончится, люди больше всего будут интересоваться кирпичом, а не бомбами?

— Мне это не кажется, — ответил Юрий, — вряд ли люди когда-нибудь удовлетворятся кирпичом. Им всегда нужны будут бомбы.

— Ты врожденный милитарист, — сказал Лехт и бросил свой кирпич.

Потом они весь день готовились к ночному походу, и разговор о кирпиче больше не возобновлялся.

Но даже на многострадальных дорогах войны Лехт иногда возвращался к тому, что он называл «загадкой песка и извести». Правда, в таких случаях ему казалось, что в первой же технической библиотеке ему предложат научный труд, в котором загадка эта будет разъяснена с исчерпывающей точностью. Но в лесах и на пустынных островах, где в военные годы приходилось жить Лехту, не было технических библиотек.

И все чаще Лехт думал примерно так. Неужели мир только и ждал того, чтобы сын капитана дальнего плавания с острова Сааремаа, молодой инженер-строитель, попал в фашистский лагерь, бежал из него, а во время побега поразмыслил над истинами, которые всем были известны?

После войны, когда Лехт вернулся домой, его брат Ааду легко убедил Иоханнеса переехать в рыбачий поселок, вспомнить о привязанности к морю многих поколений Лехтов. В конце концов, на острове Сааремаа рыбаки пользовались не меньшим уважением, чем строители. Если Ааду стал председателем колхоза, то почему бы Иоханнесу не приобрести профессию дедов — стать мастером лова угрей и сельди. У кирпича появился серьезный конкурент — рыбная шхуна. Она уносила Лехта в море, где и в штилевые дни и в штормовые люди в солдатских плащ-палатках (брезентовых костюмов еще не было) ловили балтийскую сельдь.

Но случилось так, что «зов предков» не нашел отклика в душе Лехта — романтическая, хоть и очень трудная жизнь среди морских просторов не вытеснила воспоминаний о сладостном чувстве строителя, превращающего штабеля кирпичей и бетонных конструкций в новый добротный дом.

У каждого человека, увлеченного какой-нибудь идеей, наступает момент, когда он уже не может сдерживать бушующие в нем страсти. Они помогают ему сделать жизненный выбор и даже определяют этот выбор.

Так случилось и с Лехтом.

Совершенно неожиданно для всех, кто отдавал должное его рыбачьим успехам, неожиданно и для самого себя Лехт уехал в Таллин. Он еще точно не знал, что будет делать, но не сомневался, что вернется к строительным делам.

В это время у Лехта произошла встреча, которая в известной мере помогла ему сделать свой выбор.

Лехт встал, поворошил палкой пепел угасшего костра и, как мне показалось, без видимой связи с историей побега сказал:

— С тех пор я вынужден всегда думать о «подводных рифах». Они появляются именно там, где их как будто не должно быть. Но такова жизнь. Вы в этом сами убедитесь. А теперь у меня есть еще одна разумная мысль: наперекор белой ночи идти спать.

С той ночи, когда я впервые прикоснулся к «тайне песка и извести», хоть еще ничего о ней и не узнал, прошло больше года.

За это время я услышал о Лехте самые противоречивые истории и суждения. То говорили мне, что Лехт мягок и сдержан, то уверяли, что он человек жесткий и вспыльчивый, то называли его неуживчивым, то обаятельным и привлекательным, то напористым, то робким, то шумливым, то тихим. Но все, решительно все, называли его талантливым и признавали его жизнь трудной.

По-видимому, Лехт знал об этих характеристиках и относился к ним с философским спокойствием. Будто речь шла не о нем, а о ком-то другом, постороннем.

Ничего не поделаешь — каждый судит по-своему.

— Представьте себе, — говорил Лехт, — что я обнаружил еще один «подводный риф» и новому делу грозит опасность. Я иду в строительное ведомство, скажем, к начальнику отдела, привыкшему к тихой, размеренной жизни. Происходит первое столкновение — ему кажется, что самое главное дело для государства то, которое ему накануне или только что поручил его начальник, а я считаю, что самое главное — силикальцит. Но это еще не все. Не добившись ответа от начальника отдела, я попадаю к министру или к его заместителю. Конечно, с точки зрения некоторых людей я не очень приятный субъект…

Лехт вернулся в Таллин и сразу же побывал у своего старого профессора — Нуута. Известный математик, автор многих научных трудов, профессор Нуут считал Лехта своим самым способным учеником, еще в институте советовал ему посвятить себя не строительным, а математическим наукам. Лехт тогда колебался, раздумывал, а профессор настаивал.

— Вы, пожалуй, один из тех, кто не совсем уверен, что дважды два — четыре, — шутил Нуут.

Еще в школе на острове Сааремаа педагоги обратили внимание на математические способности второго сына Александра и Марии Лехт. Но в семье этой математику считали отвлеченной наукой и добивались приема второго сына в строительный институт. А здесь, уже с третьего курса, профессор Нуут, чьи блестящие и остроумные лекции привлекали студентов и с других факультетов, снова и снова напоминал Лехту: