Николай Варенцов - Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое

Погода сначала нам очень благоприятствовала: было тепло, мы гуляли по палубе в одних костюмах, без пальто; объедались фруктами, взятыми нами, и азиатскими винами. К вечеру другого дня нашего отъезда, к нашему удивлению, мы услыхали плач ребенка, раздающийся за бортом шхуны в море, все бросились к борту, устремив глаза в воду, рассчитывая увидеть плывущую лодку. В это же время быстро вбежал на палубу капитан в сопровождении матросов, которым он делал какие-то приказания. Матросы скоро взобрались на мачты, убирая паруса.

Филатов подбежал к капитану и что-то спросил его по-персидски, тот ему ответил. Дмитрий Львович нам перевел: будет сильный шквал, всегда перед бурей кричат в море тюлени. Крик их очень схож с плачем ребенка.

Все приуныли: переносить шквал на Каспийском море, да еще на парусной шхуне, быть с дамами в общей каюте — крайне неприятная история!

Вдали на горизонте виднелись темные тучи, с блеском молнии, начал накрапывать дождь, и наше шхуна слегка покачивалась. Мы поспешили в каюту и залегли спать. Я скоро и крепко уснул.

Проснулись утром на другой день при ярком солнечном свете, окруженные бесконечным зеленоватым водяным пространством, тихим и спокойным. В таких хороших условиях прошли все три дня нашего путешествия по морю, ни разу серьезно не качнуло.

Мой багаж, отправленный из Ташкента раньше нашего выезда, я передал «Кавказ и Меркурию» для отправки его пароходом, должным прибыть через двое суток, уверенный, что он придет в Москву одновременно с моим приездом туда*.

В петровском агентстве «Кавказ и Меркурий» сообщили, что пароход, с которым я должен был выехать в Баку, попал в сильный шторм и в агентстве все беспокоятся за его участь, так как о нем не имеется никаких известий, и боятся, что не потонул ли он.

* Мой багаж пришел в Москву значительно позже моего приезда.

По приезде в Москву мне Петр Акимович Колудоров, агент московского отделения, сообщил: пароход перенес сильный шторм, с поломанными мачтами, избитый весь, был унесен в какой-то из персидских портов, откуда переотправлялся в Баку.

Перенести бурю на Каспийском море — избави Боже каждого. Однажды как-то, будучи в Баку, пошел на пристань в то время, когда прибыл пароход, перенесший шторм. С парохода выходила шатающаяся команда, матросы все с темно-зелеными лицами, на них жалко было смотреть, а вся публика, которая была на нем, была выносима на носилках в бесчувственном состоянии.

После моей поездки в Среднюю Азию дела в Товариществе приняли другой оборот: комиссионные операции, на которых первоначально строилось дело, перешли на второе место, а скупка хлопка в Средней Азии заняла первенствующее значение; и было видно, что получаемая от нее польза значительно покроет пользу, получаемую от операций по иностранному хлопку.

Такая перспектива для гг. Руперти, желающих остаться во главе дела, понятно, была нежелательна, им очень хотелось бы скупку хлопка в Средней Азии присоединить к операциям по иностранному хлопку, с тем чтобы в будущем получать тантьему, как они имели от иностранных операций. Вследствие чего они начали интриговать против меня у лиц, имеющих значение в делах Товарищества, как, например, у товарища председателя А. К. Трапезникова и директора-распорядителя Н. К. Бакланова. В каких мыслях и словах заключались их наговоры, мне не было известно, но из моих разговоров с Трапезниковым и Баклановым сделалось ясным, что наговоры Руперти имели успех: они сделались более сдержанными со мной, стараясь убедить меня в более умеренном темпе ведения покупок, и даже проглядывало некоторое недоверие к моим действиям. И если бы не цифровые результаты моей деятельности и отчасти поддержка меня со стороны Н. А. Найденова, удерживающего их от более решительных мер, то им удалось бы повредить мне.

Видя, что эта мера им не удалась, Руперти начали обхаживать меня с другой стороны. Приняв доброжелательный тон, они, как бы из-за сочувствия ко мне, советовали перейти мне на определенное жалованье, почти более чем вдвое большее получаемой мною тантьемы, объясняя свое желание тем, что могут быть года, когда мне не придется ничего получить, а при определенном жалованье я обеспечен навсегда, причем убеждали меня, что вычисление для меня тантьемы бухгалтерией чрезвычайно сложно и трудно. Но я на их удочку не пошел, отлично понимая значение сердечного немецкого расположения к конкурирующему лицу.

Я всегда придавал большое значение при оплате за труд отчислением известного процента с прибыли, а на большие определенные вознаграждения смотрел недоброжелательно: большое жалованье только может испортить и понизить трудоспособность энергичного и дельного человека, отнять у него инициативу и некоторое самопожертвование при могущих быть случайностях. Как пример этого моего заключения я мог бы привести ряд событий, бывших со мною, и некоторые из них укажу потом в своем месте, сейчас же расскажу об одном, как пример, достаточно разъясняющий мою мысль.

В один из последующих годов моей деятельности в Московском Торгово-промышленном товариществе в Коканде умер немец, представитель какой-то крупной фирмы, от черной оспы. Т. И. Обухов, не отличавшийся храбростью и силой духа, потерял голову и прислал мне отчаянную телеграмму: «Коканде черная оспа, немедленно выезжаю с семьей Москву, телеграфируйте, кому передать дело». Я ему ответил: «Как только выедете, телеграфируйте, выеду лично сам, без руководителя нахожу невозможным оставить дело».

Я много раз задавал себе вопрос: поехал ли бы я, если бы имел определенное жалованье? Кому приятно ехать в зараженное место с шансом умереть от скверной болезни! Но мое участие в прибылях преодолело силу боязни, и моя решительная телеграмма к Обухову отрезвила его; получил от него ответ: «Остаюсь, случай смерти единичный».

Я от предложения определенного жалованья гг. Руперти и им сочувствующего С. М. Долгова отказался, не желая переходить из живой рабочей силы на должность важного приказчика.

Кстати сказать, единовременно со всем этим пришел к Н. А. Найденову О. М. Вогау, имеющий комиссионное дело со Средней Азией и конкурирующий с Товариществом и потому хорошо знакомый с моей деятельностью, с предложением: не пойду ли я к нему работать с жалованьем гораздо большим, чем предлагали мне гг. Руперти? Из чего я мог заключить, что наветы на меня гг. Руперти не могли остаться в тайне между немцами московской колонии. Немцы — при своем самомнении — считали, что победа останется на стороне гг. Руперти и мне придется либо уйти, либо занять положение в Товариществе менее ответственное, только этим могу объяснить предложение Вогау пойти к нему работать. Вся эта шумиха вокруг меня, правду сказать, мне отчасти льстила: я видел, что Руперти моей работы боятся, а другие ценят ее.