Генрих Альтшуллер - Как стать гением: Жизненная стратегия творческой личности

Никогда не придет такой минуты, когда бы не было ровно никакой заботы, никакой трудности, и еще такого сочинителя отроду не слыхано и не видано, у которого вдруг все было бы гладко, как лысина, и ничто его не тревожило. Нет, такого дня и часа никогда не будет ни у Вас, да и ни у кого. Если Вы будете сидеть у моря и ждать той "погоды", то будьте твердо уверены, что никогда не дождетесь ".

Шибанов А. Александр Михайлович Ляпунов. М.: Мол. гвардия, 1985. С. 168.

"Молодая писательница из Ленинграда, еще не публиковавшаяся в столице, приехала в Москву и сказала, что хочет написать острую дискуссионную статью. Даже не статью — манифест своего поколения. Мне идея показалась вполне перспективной: жалобами в последние годы начинающие литераторы просто заваливают, а вот манифесты — большой и стойкий дефицит. Но оказалось, что дебютантка нуждается не в одобрении, а в конкретной помощи.

— Вы можете позвонить в "Литературку" и спросить, станут ли печатать мою статью?

— Но ведь статьи пока нет.

— В принципе, чтобы не работать впустую.

— А статья будет большая?

— Страниц семь-восемь на машинке.

Я позвонил, дебютантке обещали режим наибольшего благоприятствования, и она села за стол…

Начинающая "профессионалка" из Ленинграда хочет гарантий, и в этом… есть свой резон. Но когда человек кричит от боли или поет от радости, он не ждет твердых заверений, что крик услышат, а песню оценят".

Жуховицкий Л. Нужны ли гарантии? // Юность. 1987. N10. С. 85.

"…Кстати, тот "манифест поколения" в "Литгазете" не напечатан. Потому что не написан".

Жуховицкий Л. Не молитва, а угроза // Юность. 1988. N2. С. 87.

Из записи беседы с Эрнестом Хемингуэем:

"Не теряйте духа из-за того, что писательство требует уйму простой, чисто механической работы. Это так, и здесь ничего не поделаешь. Я переписал первую часть "Прощай, оружие!", по крайней мере, раз пятьдесят. Нужно это превозмочь…

Всякий раз, когда я сажусь за стол, я чувствую себя абсолютно бессильным нацарапать хотя бы несколько строк. Писательство — тяжкий труд. Это самая тяжелая работа в мире. Если бы это было просто, то все стали бы писателями. За это платят приличные деньги только потому, что очень немногие люди могут писать, и писать хорошо".

Хемингуэй Э. Писательство — тяжкий труд // Книжн. обозрение. N18, 1987. 1 мая. С. 6.

"Мысль о ежедневном труде Бунин несколько развил:

— Писать стихи надо каждый день, подобно тому как скрипач или пианист непременно должен каждый день без пропусков по несколько часов играть на своем инструменте. В противном случае ваш талант неизбежно оскудеет, высохнет, подобно колодцу, откуда долгое время не берут воду.

…Самое главное, — нужно преодолеть в себе отвращение к листу чистой бумага, которое испытывает почти каждый настоящий писатель, и писать… регулярно, не дожидаясь вдохновения, настроения и тому подобного, писать — как ходить на службу… или в гимназию".

Катаев В. Алмазный мой венец (Трава забвенья). М.: Сов. писатель, 1981. С. 347, 355.

"Я думал и искал, искал и думал. Ехал из своего села Долговки в Курган, в Москву, шел в библиотеки, брал книги по интересующим меня вопросам, сопоставлял, снова думал. Иногда шел по улице и людей не замечал. Потом родилась идея. Потребовались десятилетия, чтобы она выросла в новое научно-практическое направление в медицине. Ученый-исследователь должен быть целеустремленным. Он не имеет права отвлекаться на второстепенное. Известно, например, что Менделеев делал прекрасные чемоданы. Конечно, нужно переключаться, если что-то не получается. Я поступаю так. Зашел в одном эксперименте в тупик, берусь за другой. Вдруг здесь что-нибудь найду? Но все в рамках того же тесного круга задач, которые необходимо решить в нашей сфере исследований. И это нередко приводит к желаемым результатам".

Нувахов Б. Доктор Илизаров. М.: Прогресс, 1987. С. 50–51.

"Сильные волей не колеблются. Они садятся за стол, они обливаются потом. Они доведут дело до конца. Они изведут все чернила, они испишут всю бумагу. И в этом отличие талантливых людей от малодушных, которые никогда ничего не начнут. Литературу могут делать только волы. Самые мощные волы это гении, те, что не покладая рук работают по восемнадцать часов в сутки".

Ренар Ж. Дневник // Ж. Ренар. Избранное. М., 1946. С. 3.

"Теория сверхтекучести создавалась с перерывом: 27 апреля 1938 года Ландау арестовали. "По нелепому доносу, — писал он в "Комсомольской правде" 8 июля 1964 года, — я был арестован. Меня обвинили в том, что я немецкий шпион. Сейчас это иногда кажется мне даже забавным, но тогда, поверьте, было совсем не до смеха. Год я провел в тюрьме, и было ясно, что даже еще на полгода меня не хватит: я просто умирал. Капица поехал в Кремль и заявил, что он требует моего освобождения, а в противном случае будет вынужден оставить институт. Меня освободили. Вряд ли надо говорить, что для подобного поступка в те годы требовалось немалое мужество, большая человечность и кристальная честность".

Бессараб М.Я. Ландау: Страницы жизни. М.: Моск. рабочий, 1988. С. 103.

Дмитрий Дмитриевич Плетнев был репрессирован в 1938 году; в 1985 году реабилитирован посмертно.

"Даже во время следствия Плетнев продолжал работать. По его просьбе ему было выдано свыше 20 книг на четырех языках из его личной библиотеки.

В своем последнем слове 12 марта 1938 года он сказал, что, находясь в тюремной камере, он сумел написать монографию в 10–12 печатных листов (эта рукопись не сохранилась).

Поразительная аналогия с судьбой Н.И. Вавилова напрашивается сама собой".

Тополянский В. Он слишком много знал: О драматической судьбе профессора Плетнева // Лит. газ. 1988. 15 июня. С. 13.

Из интервью с писателем Владимиром Дмитриевичем Дудинцевым:

"В чем состоит объективное счастье? Вот когда меня ругали за роман "Не хлебом единым", ругали всем Союзом писателей, на большом пленуме страшным криком на меня кричали. Не было отказа в добровольцах, тянули руки, шли через зал с видом Жанны д'Арк на трибуну и начинали кричать. И было очень тяжело. Я там первый раз в жизни потерял сознание от контрастных эмоций. Когда Симонов таким прокурорским тоном стал говорить, что "я думал, что это советский человек, я думал, что это наш, но вот, товарищи, как иногда даже главный редактор и коммунист, как он может иногда заблуждаться. Оказалось, что вкрался чуждый товарищ". А я ожидал, что он будет меня выручать. Потому что мы вместе с ним "грешили". Я писал роман, а он его печатал. И печатал охотно. И был со мной в таких хороших отношениях, что я ожидал, по своей наивности, от него сильной поддержки. Когда он пошел на трибуну, я подумал, ну наконец-то… Вот рыцарь, который меня защитит. И вдруг… Вокруг меня начало темнеть, темнеть, очнулся — половина меня на полу, половина на стуле, и мне несут воду…

Читать дальше