Георгий Бабат - Магнетрон

— Для новых грядущих генераторов, которые придется строить, — резюмировал академик Мочалов, — все дело в том, чтобы увеличить отношение размера самого прибора к длине генерируемой им электромагнитной волны. К сожалению, это не все понимают…

Веснин вспыхнул от радости: ведь это его собственные догадки, его мысли. Эту же мысль он записал впервые в читальном зале Публичной библиотеки, вернувшись из командировки на крейсер «Фурманов». И вот Александр Васильевич говорит те же слова.

«Значит, — думал Веснин, — я прав, я шел по верному пути».

— Задача чрезвычайно сложна, — сказал Мочалов вставая. — Создание принципиально нового — это всегда работа такого рода, какая требует от человека всей его жизни. И если б нам была дана не одна, а несколько жизней, то их бы тоже не хватило нам. Поэтому у нас принято заниматься этим коллективно.

Мочалов умолк и зашагал по кабинету в глубокой задумчивости.

Во время этой паузы Веснин слышал телефонные звонки и неизменный холодный ответ секретаря:

— Александр Васильевич занят.

Теперь — возможно, потому, что отказ относился не к нему, — голос секретаря, вразрез с содержанием произносимых слов, казался Веснину мягким, немного грустным и очень теплым, настоящим женским.

Он вспомнил ее иссиня-черные гладкие волосы, затянутые в тугой узел на затылке, ее строгие темные глаза и высокие узкие брови.

«А ведь она красавица, — подумал Веснин, — настоящая красавица…»

Мысль эта, промелькнувшая случайно, тотчас исчезла, потому что вновь заговорил Мочалов, и Веснин всем своим существом внимал его словам.

— В древности задачи предлагали боги. Например, делийскую задачу об удвоении куба, по мифическому сказанию, предложил сам Аполлон. Потом задачи предлагали полубоги — здесь я подразумеваю великих математиков семнадцатого и восемнадцатого столетий, между которыми был распространен обычай задавать друг другу задачи. Но теперь мы стараемся решать задачи для иных нужд… А нужда — челобитчик неотступный… Нужда — челобитчик неотступный, — повторил Мочалов, опускаясь на стул. Он сжал кулак и стукнул по столу. — Именно это я и хотел вам внушить. Генератор сантиметровых волн должен быть создан в самый сжатый срок! Американцы Тейлор и Юнг претендуют на наблюдения отражений. Они пока, в сущности, ничего еще не сделали, но каждый день приносит новое.

Не столько то, что Мочалов говорил, а то, как он говорил, привело Веснина в состояние, когда человек бывает способен на подвиг.

«Вопрос назрел, — думал Веснин, — нам надлежит дать ответ. Первыми дать ответ».

— Таковы пути истории, — тихо сказал Мочалов, — и в этом нет ничего неестественного.

Снова пауза, и опять трескотня бесконечных звонков и спокойный женский голос, отказывающий в просьбе соединить с Мочаловым.

— Я думаю, — отодвинув в сторону свою тарелку, сказал Александр Васильевич, — дня начала организовать группу человек в пять, в шесть, не более. Необходимо одновременно и параллельно решать различные узлы стоящей перед нами темы. Каждый должен вести свою работу совершенно самостоятельно. Потом тем интереснее будет свести все вместе. Вам я предложил бы продолжить вашу работу над магнетронными генераторами. Правда, магнетрон — это частность. Есть сильные конкуренты — генераторы, работающие без магнитного поля, но мое убеждение, что более быстрые успехи будут получены именно с магнетроном. Да, магнетрон — это очень важное… я бы даже сказал — основное звено… Как вы полагаете, — продолжал Мочалов: — перейти в наш институт или вы хотели бы пока остаться на заводе? Это, конечно, я веду с вами, само собой разумеется, просто частный разговор, разговор за стаканом чая. Но в ближайшее время я запрошу мнение нашего главка на этот счет. Тогда я вас подробнее ознакомлю со всеми своими материалами. Без согласования это сделать неудобно.

В дверь постучали. Вошла секретарь и сообщила:

— По прямому проводу из Кремля.

Александр Васильевич взял трубку.

Секретарь стоя слушала.

— Готов выехать сию минуту, — произнес Мочалов и опустил трубку.

Веснин откланялся.

— Непременно зайдите ко мне, как только я вернусь из Москвы, — сказал ему на прощанье Мочалов. — Наш разговор еще не окончен.

Муравейский вернулся из своей командировки неделю спустя после совещания.

— Признаюсь, вы меня удивили, — сказал он Веснину. — Я все время думал о вас, воображал ваш робкий голос, ваши ноги, которые вы имеете обыкновение ставить носками внутрь, и мне казалось, что всего этого достаточно, чтобы слушатели утратили веру в наш замечательный магнетрон. Но, к счастью, я ошибся. Обидно, что меня в тот день не было на заводе. Досадно, что я не мог сражаться с собравшимися в кабинете Жукова корсарами, что я не стоял с вами на палубе корабля у мачты, спина к спине, в ту минуту, когда один из этих джентльменов удачи, с развевающейся бородой, в красном ночном колпаке, зажав кортик в зубах, уже положил палец на курок своего карабина, готовясь прошить вас пулей, отравленной ядом мухи це-це.

Веснин не мог удержаться от смеха, представив себе Студенецкого и Рокотова в одежде пиратов, карабкающимися по веревочным лестницам корабля, взятого на абордаж.

— Люблю дразнить гусей, — продолжал Муравейский, — и потому втройне обидно, что я не участвовал в драке.

— Можно подумать, что вас гнали в эту командировку насильно.

— Клянусь бородой Студенецкого, — пропустив мимо ушей это замечание, воскликнул Муравейский, — придет время, и мы расправимся с этим старым Сюркуфом — грозой морей! Но до той поры я буду ублажать его, даже если бы мне пришлось чистить ему ромом сапоги. Несколько минут назад я собственными глазами убедился, как велик и могуч талант технического руководителя нашего завода. Я зашел к Алле Кирилловне, в секретариат дирекции, поздравить ее с моим благополучным возвращением. Там, совершенно случайно, неофициально, по счастливому стечению обстоятельств, мне довелось сличить подлинный текст, черновик, так, сказать, стенограммы совещания и ее окончательный, выбеленный, если так можно выразиться, вариант. Константин Иванович превратил стенограмму в высокохудожественное произведение. На текст, который отправлен в Москву, в Главное управление, очень умело наложены нежные пастельные тона, которые совершенно меняют впечатление от картины в целом.