Георгий Бабат - Магнетрон

Оля за время болезни отца прочитала все, что могла найти о деятельности сердца, и знала, что в прежние времена такую болезнь называли грудной жабой. И ей хотелось посвятить всю свою дальнейшую жизнь изучению этой чудовищной жабы и борьбе с нею.

«Все люди смертны, — думала девочка, — никто не будет жить вечно. Но не должно быть на земле смерти безвременной и такой тяжкой, мучительной».

Никто, глядя в ее спокойные мочаловские глаза, не поверил бы, что в эту минуту лицо отца, искаженное страданием, снова возникло в ее воображении.

«Этого не должно больше быть, этого не будет! — И она даже прибавила мысленно: — Клянусь!» — словно отец мог ее слышать.

«Ливанские кедры, — думал Веснин, — живут две тысячи лет, тисы — три тысячи. На Зеленом мысу в Калифорнии есть баобаб, возраст которого определяется почти в пять с половиной тысяч лет. И все-таки… — Веснин упрямо тряхнул головой, будто мысленно с кем-то спорил, — и все-таки, если на Земле есть нечто вечное и бесконечное, то это только человек. Жизнь человека мгновенна по сравнению с жизнью дуба или платана, но люди наблюдают звезды, свет от которых идет к Земле миллиарды миллиардов веков, и предсказывают рождение и гибель миров иных, не наших вселенных… Индивидуальное — преходяще, смертно, но целое — вечно. Наше сильное желание жить находится в противоречии с краткостью жизни. Но смерть — это необратимое превращение только индивидуального развития. Коллектив же бессмертен. Следовательно, жить и работать можно только в коллективе, всей душой ощущая себя частицей, пусть смертной, бессмертного целого».

— Мы обязаны работать очень много, — сказала Ольга Филаретовна, — надо трудиться, потому что… — ее теперь немного потускневший, но, как всегда, мягкий голос чуть дрогнул, руки сжались, — Александр Васильевич нам верил и нас любил…

Когда Веснин вышел от Мочаловых, золотисто-белая луна, рассекая тучи, бежала по небу, которое со всеми облаками, казалось, стояло недвижно. И только одна-единая видимая сейчас в небе маленькая звезда неотступно следовала за луной, как маленький челн за большим кораблем.

«Работать, надо работать», — думал Веснин.

Веснин начал заниматься магнетроном до знакомства с Мочаловым. Но он сознавал отчетливо, что, не встреться он с Мочаловым, не было бы у него в руках этого свернутого в трубку проекта.

«Несколькими словами, одним намеком, что нельзя отрывать аноды от колебательного контура, Мочалов помог мне выбрать правильное направление, — думал Веснин. — Это Мочалов так великодушно сообщил мне свои идеи, еще не опубликованные… Надо отдавать, как можно больше отдавать все, что можешь, надо отдать другим. Важно, чтобы жива была мысль, идея. Если бы Мочалов не был так щедр, если б не отдавал так много другим, то ведь его короткая жизнь объективно была бы еще короче».

Веснин остановился и долго глядел на полную луну и на маленькую звезду, бегущую рядом с ней.

Он шел, не выбирая направления, и вздрогнул от неожиданности, очутившись внезапно перед вставшим на дыбы черным конем. Человек еще удерживает его из последних сил, он пригнулся к земле, перехватил повод в левую руку, еще миг — и он будет разбит конскими копытами. Но, увлеченный борьбой, он забыл о себе…

Здесь, на Аничковом мосту, Веснин вспомнил слова Мочалова, сказанные, когда он пояснял необходимость увеличить удельные нагрузки в магнетроне:

«Действуйте, отбрасывая все сомнения. От работы, даже направленной по неверному пути, даже от такой, какую придется бросить, остается опыт. От безделья, хотя бы оно было вызвано самыми справедливыми сомнениями в целесообразности начатого дела, ничего не останется. Действуйте! Старайтесь без лишних рассуждений сделать все, что можете. Промедление времени смерти подобно».

Луна становилась все тоньше, все прозрачней.

С большим трудом бронзовый юноша осадил вздыбленного коня. Укротитель упоен борьбой с опасностью. И вот непокорный конь обуздан.

Все четыре скульптурные группы «Укротителей коней» теперь резко выделялись на побелевшем от зодиакального света ночном небе.

«Все, что возможно, должно быть сделано, — сказал себе Веснин. — Невозможное сегодня станет доступным завтра, — вспомнил он слова своей матери. — Надо работать, работать, не оглядываясь назад, не забегая вперед. Работать систематически изо дня в день».

Когда Веснин вошел в подъезд своего дома, было уже около полуночи. На лестничной площадке третьего этажа, на голубой скамеечке, кто-то отдыхал. Занятый своими мыслями, Веснин прошел мимо прямо к двери своей квартиры, даже не взглянув на сидевшего.

— О, черт возьми, наконец-то! — услыхал он за спиной густой бас.

Обернулся, да так и остановился, не веря своим глазам.

Перед ним в ладно сшитой шинели, в фуражке с золотым шитьем был командир БЧ-2 Никита Степанович Рубель.

На скамейке стоял аккуратный небольшой коричневый чемодан. Перед чемоданом лежали две пустые бутербродницы и плоская и тоже уже пустая дорожная фляга.

— Часа два жду, честное слово! Вот и поужинал тут, как беспризорник.

Зайти Рубель наотрез отказался.

— Мне уезжать «красной стрелой». Идемте пешком на вокзал. Дорогой поговорим.

Рубель рассказал, что приехал больше недели назад. Хотел в первый же день найти Веснина на заводе, но было уже позднее время, конец первой смены, и пропусков не выдавали.

Он решил ждать у проходной завода. Там стояли еще двое моряков — старшины, один летчик-лейтенант, сержант пехоты и порядочно молодых людей в штатском.

— К каждому подходили их девушки, а я все ждал и ждал вас. Понимаете, — улыбнулся Рубель, — у меня уже годы не те и чин немного побольше. Чувствую, что чертовски неловко стоять с этими юнцами перед проходной, да очень хотелось повидать вас. Тут подходит ко мне одна из ваших работниц и спрашивает: «Вы, должно быть, Клавдию ждете? У них сегодня общецеховое комсомольское собрание. Кончится, наверно, поздно. Но если у вас есть билет в кино лишний, я с удовольствием пойду с вами». Потом я дозвонился в конце концов в лабораторию и узнал, что вы в командировке. Послал вам письмо на завод. Но, не дождавшись ответа, решил рискнуть: узнал в адресном столе ваши координаты и пошел, как говорится, «на ура».

Рубель и Веснин вышли на Невский проспект. В те годы еще не было свободной торговли, была карточная система распределения товаров, витрины магазинов не сияли обилием огней, и потому плакаты кинотеатров казались особенно яркими. На окруженных гирляндами разноцветных лампочек афишах был изображен Чапаев в папахе и бурке верхом на коне.