Георгий Бабат - Магнетрон

Случалось, что во время своих поучений он вдруг, низко склонившись, заглядывал в ее большие серые близорукие очи и, увидев в расширившихся темных зрачках свое отражение, смеялся, ласково обхватив Милочку за плечи или нежно похлопывая ее руку своей крепкой рукой. Дипломантка краснела, но после турецких афоризмов о вежливости и лекций по поводу духов, цветов, книг и конфет не решалась отдернуть руку или отодвинуться.

— Радость творчества — это высшее счастье, которое доступно человеку, — своим певучим голосом проповедовал Муравейский, откидывая прядь волос с Милочкиного лба. — Возможно, вас удивляет, что я так много вожусь с вашими проектами, с вашими поршеньками для этого пресловутого холодильника, но я ведь немного чудак… И, быть может, для прогресса человечества как раз и нужны такие чудаки. Почему мне так хочется научить вас работать? Потому, что в современном советском обществе уменье работать для женщины — это ее приданое. Не краснейте! Разве я оскорбил вас, назвав женщиной — то есть продолжательницей человеческого рода? В период матриархата женщина несла на себе все бремя тогдашнего жизненного благополучия общества. Позже женщину покупали, как рабыню. А еще позже, только лишь для того, чтобы какой-то мужчина согласился жениться, девушке давали приданое — движимое и недвижимое имущество. Теперь, к счастью для вас, ваша судьба в ваших руках. В нашей стране женщина равна мужчине. Учитесь работать, пока нашелся человек, который хочет вас этому обучить! Когда вы достигнете в жизни всего, о чем только можно мечтать, вспомните ли вы того, кто здесь, в заводском парке, делился с вами своими идеями, мыслями? Да, я чудак. И магнетрон, когда я пробил эту брешь, я спокойно сдал целиком Веснину. А теперь он на меня в претензии из-за того, что я вынужден был дать согласие уйти из лаборатории в цех. Веснину, видите ли, пришлось взять себе в помощники Оленина, того самого Оленина, который, говорят, ходит и жалуется на вашего коллегу-дипломанта: «Гошьян всем внушает, что я дурак». Но я-то чем виноват? Меня вновь зовет неведомое. Вновь я бреду по нехоженым тропам. Творчество — это бремя, творчество — это радость…

Было время, когда Михаилу Григорьевичу почтительно внимали Костя Мухартов и Юра Бельговский. Не так давно с интересом прислушивался к суждениям старшего инженера бригады и сам Веснин. Недостатка в «подзащитных» Муравейскому еще не приходилось испытывать. Но никто никогда не был ему так верен, так предан, так беззаветно покорен, как потерявшая и очки и футляр от очков практикантка Милочка.

Гайк Гошьян стремился сделать к приезду Веснина порученные ему установки для импульсного испытания магнетронов. Он неоднократно жаловался Оленину на медлительную работу опытной мастерской. Подобные жалобы поступали также и от Бельговского. Но Оленин считал для себя неудобным контролировать Илью Федоровича. Сам человек на заводе новый, Олег Леонидович часто пользовался советами старого, солидного начальника мастерских, очень считался с его мнением, был ему обязан рядом практических указаний.

Когда Оленин попытался все-таки напомнить Мухартову, что следует в мастерской поторопиться с установками импульсного испытания, которыми занимался Гошьян, старик возразил:

— По человечности рассуждая, надо прежде всех девочке помочь. Во всем бюро она у нас одна, а этот, с усиками, не пропадет. Расчету нет нам с вами, Олег Леонидович, о нем особенно беспокоиться. Кто его обидит? Он сам всякого обидит. А насчет Юры Бельговского — так тот напирает на свою дружбу с моим сыном Костей. А я друзьям да сватьям не потакаю, извините…

В ответ на упоминание о графике очередности работ Мухартов, подкрутив усы, высокомерно возразил:

— Я на этом предприятии не первый десяток лет работаю!

Если бы Оленин принял во внимание, что предыдущие полтора десятка лет Илья Федорович работал не на самом заводе, а находился в разъездах как представитель завода, возможно, ссылка на стаж не показалась бы ему столь безапелляционно убедительной.

Простившись на вокзале с любезным Яковом Борисовичем Камповым, который непременно хотел лично проводить его к поезду, Веснин еще долго находился под обаянием встречи с этим своеобразным человеком. И он снова повторял себе:

«Мне удивительно везет: я постоянно общаюсь с чудесными, прекрасной души людьми. Я живу в удивительно интересную эпоху. Жить в наше время — это уже величайшее счастье!»

Возможно, будь в Харькове на месте Веснина другой человек, вряд ли остался бы он в таком восторге от встречи с профессором Камповым. Этот маленький человечек с морщинистым лицом, длинным носом, черный, как жук, обладал способностью в каждом деле, в каждом человеке видеть прежде всего его смешную, нелепую сторону.

Люди, знавшие Кампова близко, утверждали, что не было еще такого нахала, который не смутился бы, если на него со своей характерной усмешкой взглядывал Яков Борисович. А чертежи, когда он в присутствии автора бросал на них взгляд, словно оживали и начинали пищать вслух, протестовать, жаловаться. Говорили, будто еще прежде, чем профессор Кампов произносил вслух хотя бы слово, тот, кого он собирался критиковать, уже признавал свои ошибки. Осторожно, тонко отточенным карандашом Кампов расставлял на чертеже крохотные, с просяное семечко, вопросительные знаки, которые его сотрудники называли «ехидинками».

Веснин уже был наслышан о «ехидинках». Когда он развернул перед Камповым свои чертежи, то ожидал, что «ехидинки» так и посыплются. Но Яков Борисович поставил один-единственный крохотный вопросительный знак. Вопрос относился к катоду.

Веснину стало очень жарко, и он попросил разрешения снять пиджак.

— Насколько нам известно, — начал своим тонким голоском его собеседник, — главк обязал вас разработать Т. У. — технические условия на магнетрон. Ваши нормы должны стать… ну, скажем прямо, если и не обязательными, то во всяком случае руководящими, указующими путь для нас и всех других вновь созданных конструкторских бюро и лабораторий в других городах. Вы… да, вот вы, такой, как вы есть, должны снабдить нас и всех остальных не только вашими данными и показателями, как бы великолепны они ни были, но прежде всего типовыми нормами. Впрочем, что это я диктую вам свои требования! — неожиданно изменил тон профессор Кампов. — Можете не считаться со мной.

Болтов рассказывал Веснину, что однажды при нем Кампов кричал академику Волкову: Молчите, когда вы разговариваете со мной! И Веснин был подавлен той нарочитой, подчеркнутой корректностью, с которой ему скрипел Кампов: