Георгий Бабат - Магнетрон

— Вот это поэт! — кричал Саня. — Он сознательно отрекся от воспевания всяких там померанцев. Он отдал свое гениальное перо в услужение сегодняшнему часу, настоящей сегодняшней действительности и проводнику ее — советскому правительству и партии.

Наташа вскочила со скамьи, подбежала к Сане и пожала ему руку.

— Мы, молодежь, — продолжал Соркин, — хотим создать свое, новое отношение к жизни, к любви, а такие, как Муравейский, опутывают нас проклятой мистикой. Владимир Ильич Ленин в письме к Горькому, которое мы прорабатывали на занятиях политкружка, писал, что католический священник в сутане, растлевающий девушек, не так страшен, как демократический поп без рясы, закручивающий нам голову красивыми словами. Поэтому я боролся, борюсь и буду бороться до конца с муравейщиной во всех ее проявлениях!

— Почему муравейщиной? — улыбнулась до того молчавшая Валя. — Может быть, правильнее сказать «муравейковщина»?

— Нет, уж если по всем правилам грамматики, то следует говорить «муравейсковщина», — отозвался сам Михаил Григорьевич.

Гудок, известивший о конце обеденного перерыва, прервал эту оживленную беседу.

— Даже Валя, и та заговорила, — сказал Муравейский Веснину, когда они пришли в лабораторию. — А вы чего молчали?

— Мне интересно было слушать.

Насвистывая, Муравейский некоторое время наблюдал за Костей, который протирал шлиф для вакуумной схемы.

— Так ты, дорогуша, неделю провозишься.

Подойдя к верстаку, он взял у Кости из рук шлиф:

— Вот как это надо делать! Что касается этого убогого Соркина, — сказал затем Муравейский, — то я тоже мог бы показать ему, как надо спорить о поэзии. Стоило бы ему, например, вспомнить о современнике Пушкина прекрасном поэте Баратынском, и мой, как его там называли, Пастернак был бы сразу положен на обе лопатки.

Веснин покраснел: он не знал Баратынского.

запел приятным баритоном Михаил Григорьевич,—

Это и есть Баратынский. Понятно?

Насладившись смущением Веснина, Муравейский продолжал развивать свою мысль.

— А теперь перейдем к Пушкину.

Муравейский принял позу-, в которой изображен Пушкин на памятнике работы Опекушина на Пушкинском бульваре в Москве, затем откинул голову и продекламировал:

Детям в школе это вдалбливают беспощадно, так что это, несомненно, и вам известно.

Баратынский, как и многие современники Пушкина, тоже пытался откликнуться на победы русского оружия, на рост политической мощи России. Но как он это сделал?

Как видите, Баратынский, выражаясь языком Сани Соркина, не смог поднять социальную тематику. И вот вам результат: в школьных учебниках лишь вскользь упоминают имя Баратынского, хотя стихи его прекрасны, а Пушкиным истязают учащихся с первого и до последнего класса. Скажу больше. Попробуйте-ка, сдавая экзамен в высшее учебное заведение, на вопрос об образах женщин в русской литературе забыть об этой плаксе и ханже Татьяне! Но экзаменатор искренне удивится, если вы вдруг вспомните о бедняжке Эде Баратынского

— Скажите, Миша, откуда вы все это знаете, когда вы успеваете так много читать?

— Читают за меня другие, в частности одна молодая, очень трудолюбивая дама, блондинка. Она уже выработала себе прекрасный стиль, и, для того чтобы занять достойное место в современной советской литературе, ей остались пустяки — выработать мировоззрение. Как раз в этом я намерен оказать ей содействие. Нет темы более волнующей для разговора с женщиной, чем литература, как говорит старикан Студенецкий…

Внезапно Муравейский замолчал и сделал вид, что рассматривает чертеж на столе Веснина.

В лабораторный зал вошел Дымов. Муравейский его не любил и побаивался.

— Владимир Сергеевич, — обратился начальник лаборатории к Веснину, — вы подписывали чертежи выпрямителей для Детскосельской ионосферной станции? В таком случае, пожалуйте ко мне.

Так пришлось Веснину впервые в жизни столкнуться с Горбачевым, но далеко не в той связи, в какой им довелось встретиться впоследствии.

— Видимо, речь шла о ручках, которые у вас не уложились в габариты? — спросил Муравейский Веснина, когда тот вернулся от Дымова.

— Почему же вы мне раньше об этом ничего не сказали?

— Я просто об этом не думал, — пожал плечами Муравейский. — Рабочие чертежи ведь не я подписывал. А пока гром не грянет, мужик, говорят, не перекрестится.

После малоприятного разговора о выпрямителях для ионосферной станций Веснин начал собирать новую вакуумную установку. Тонкий в обращении слесарь Костя Мухартов, притворяясь занятым другой работой, старался находиться все время подле Веснина, помогая ему. Муравейский появился в лаборатории за пять минут до звонка. Он подошел к Веснину:

— Володя! Академик Крылов вернулся из Англии и принимает, как и прежде, по четвергам. Я записал вас к нему на завтра.

— Да что вы, Миша, с чем же я пойду? Видите, не получается…

— Вы пойдете с рекомендательным письмом.

— Глупо.

— Но Рубель вам дал письмо. Почему же вы так невежливо поступаете по отношению к Рубелю, а? Кроме того, чтобы из этого дела что-либо вышло, необходимо подогреть атмосферу. Пусть вас даже три академика погонят со всех лестниц. Это лучше, чем погибнуть в безвестности. Нет, Володя, десять против одного: Крылов, как моряк, не может остаться совершенно равнодушным к нашей работе. Кроме того, если он выскажет при случае свое мнение о нас, это нам не повредит. «Популярность в бильярдной», как сказал некий недооцененный современниками поэт.

— Я не пойду.

— А я бы пошел. Возможно, Алексей Николаевич скажет вам, что все наши идеи — бред. Это тоже интересно выслушать.

— Пожалуй, вы правы. Если он выругает, это, конечно, интересно послушать.

— Когда знаменитый адвокат царской России господин Плевако должен был выступать, — подхватил Муравейский, — он всегда интересовался, как настроен прокурор, как — заседатели. Кто будет против его подзащитного. Если все «за» и никто «против», значит, дело плохо. Адвокату тут сказать нечего.