Георгий Бабат - Магнетрон

Артюхов пришел на завод несколько позже, по путевке районного комитета партии. Чем этот скуластый аскет, как мысленно окрестил его красный директор, мог тогда покорить очаровательную Ксению? Впоследствии Студенецкий вовсе позабыл о существовании этой тоненькой юной работницы. Она ушла с завода. И только сейчас Константин Иванович вспомнил, что жена Артюхова — это та самая Ксения.

Даже теперь, когда с той поры прошло так много времени, Студенецкий, снимая в передней верхнюю одежду, невольно снова и снова поглядывал на хозяйку, дивясь тому, как она еще хороша, как идет к ней ее теперешняя дородность. И, мысленно сравнивая ее с юной Любашей Мухартовой, он повторял про себя стихи Уота Уитмена:

— Михаил Осипович, — произнесла своим протяжным рязанским говорком Ксения Петровна, отворив дверь соседней с чуланом комнаты, — к вам гости.

Артюхов привстал, опираясь на обитое кожей плечо костыля, и шагнул навстречу гостю. Они поздоровались. Студенецкий опустился на табурет перед столом, Артюхов сел в свое потертое мягкое кресло. Со всегдашней улыбкой хорошо воспитанного человека Студенецкий задал обязательные вопросы о самочувствии хозяина, а затем рассказал о причине своего посещения.

В первый раз за все время их совместной работы Константин Иванович увидел, что Артюхов может краснеть. Да, Артюхов был смущен, и даже очень.

Студенецкий испытал чувство, близкое к торжеству: в Штатах такая радиола тоже стоит недешево, а здесь ее вряд ли вообще достанешь за любые деньги.

«И в этой убогой обстановке. — думал Константин Иванович, — впечатление от такого подарка, естественно, должно быть достаточно сильным».

В комнате было много книг на самодельных полках из некрашеного дерева. На одной из полок Студенецкий увидел нечто, сразу остановившее его внимание. Это была глыба хрустального стекла. В прозрачном хрустале, словно живая, лежала роза. Можно было различить тончайшие прожилки на ее лепестках.

— Поразительно, удивительно! — произнес Константин Иванович и попросил разрешения снять стекло с полки, чтобы рассмотреть это произведение искусства во всех деталях.

— Это работа одного из моих крепостных предков, — сказал Артюхов. — Весь наш род из поколения в поколение — рабочие стекольных заводов. Я и сам когда-то, как вы знаете, работал стеклодувом. Колбу любую умею сделать. Но что касается таких диковин, то, говорят, в нынешнее время это искусство утрачено.

Студенецкий все еще держал в руках розу в стекле. Его супруга Наталья Владимировна могла бы сразу оценить такой предмет. Она любила и умела коллекционировать подобные вещицы.

— Мне родные прислали это и еще одно такое стекло, — продолжал Артюхов, — после смерти моей матери. Во втором внутри были фиалки. Я подарил их в Музей русского фарфора. Если вас интересуют такие вещицы, то советовал бы зайти в музей — стеклянные фиалки этого стоят. Специалисты считают то стекло более интересным.

Слушая с любезной улыбкой пояснения Артюхова, Студенецкий мысленно отвечал ему:

«Ханжа, лицемер, Тартюф!»

Произнеся вслух достаточное количество междометий, выражавших в приличной форме величайший интерес к репликам Артюхова, Константин Иванович счел, наконец, возможным откланяться, сославшись на заседание в Тресте слабых токов.

И, уже сидя за рулем в своей машине, Студенецкий все еще ворчал:

— Ханжа, лицемер! И без этого человека, без договоренности с ним, дирекция завода не принимает ни одного ответственного решения… Если вдуматься во всю эту систему, если во все это вдуматься…

Но даже мысленно, наедине с самим собой, в своей собственной машине, технический директор Ленинградского электровакуумного завода не позволил себе высказаться относительно того, что именно следовало бы предпринять, если бы можно было во все это вдуматься.

В первые дни совместной работы с Френсисом Веснин стремился с наивозможнейшей точностью следовать указаниям представителя фирмы, который, конечно, лучше, чем кто-либо другой здесь на заводе, знал свои машины.

Но уже к середине июля. Веснин стал иногда брать на себя смелость кое в чем действовать самостоятельно. И тут он, к своему удивлению, встретил упорное сопротивление Френсиса. Часто, даже не вникая в суть предложений Веснина, он требовал, чтобы инструкции фирмы выполнялись совершенно точно, без малейших отступлений.

При всякой вынужденной переделке Френсис заявлял, что предварительно обязан согласовать вопрос с фирмой, что прежде всего необходимо послать в Штаты кейбль , то есть телеграмму по океанскому кабелю. Это слово — кейбль — звучало теперь для Веснина, как самое худшее из существующих на земле ругательств.

И все же в августе уже были смонтированы печи, установлены огромные сварочные станки, сборочные столы и автоматы для откачки ламп. Была проверена электропроводка.

Опробование части оборудования задерживалось, потому что еще не прибыли приводные резиновые ремни, которые должны были соединить электродвигатели со станками.

— Пошлите же наконец кейбль фирме резиновых изделий! — сказал однажды Веснин Френсису.

Ящики с новым оборудованием прибывали на склад почти каждый день. Обязанность следить за распаковкой новых машин нравилась Веснину. Ему и прежде всегда не терпелось посмотреть на все то новое, что прибывало на завод, поступало в цехи. Теперь силою обстоятельств он имел возможность ознакомиться с новым заграничным оборудованием раньше всех.

За время монтажа цеха Веснин полюбил визг платформ и тележек, на которых перевозили грузы со склада в цех, стук молотка, характерный хруст, с каким отдирается крышка ящика, треск разрываемой водонепроницаемой, промасленной бумаги.

И вот появлялся новый станок или новый аппарат, окрашенный черным «морозным» лаком, с красными и зелеными стеклышками сигнальных ламп.

Веснин вскрывал пакет с инструкциями, вертел рукоятки регулировки и переключения, любовался четко нарисованными шкалами.

Краснобородый великан с жилистыми, покрытыми замысловатой татуировкой руками, бригадир заводских такелажников, широко шагая, подходил к Веснину, спрашивая указаний, какую сторону нового ящика расшивать, куда его повернуть, как вынимать новые, еще не знакомые грузы.

Френсис обращал внимание грузчиков на забавные картинки, приклеенные к ящикам: веселые человечки в пестрой одежде с ужасом поднимали руки вверх, а снизу надпись поясняла: Не ставьте меня, ради бога, на голову! Другие человечки, сняв шляпы и отставив церемонно в сторону трость, раскланивались: Спасибо за то, что вы проставили меня на ноги.