Стивен Котлер - Мир завтра. Как технологии изменят жизнь каждого из нас

Это ужасное осознание того, что наша жизнь рано или поздно закончится, называют «человеческим состоянием». И это то еще состояние. В 1974 году психолог Эрнест Беккер получил Пулитцеровскую премию за свою книгу «Отрицание смерти», где он утверждал, что все понимаемое под культурой, цивилизацией (от городов, которые мы строим, до религий, в которые верим) – изощренный механизм психологической защиты от этого осознания. И очень многие ученые соглашаются с утверждением Беккера. На сегодняшний день страх смерти считается одним из самых сильных факторов, мотивирующих наши действия.

Что же произойдет, если устранить этот фактор?

Задумайтесь над тем, как часто в наших культурных традициях страх перед тем, что будет «потом», используется для того, чтобы влиять на наше поведение здесь и сейчас. Имеется в виду Судный день и все такое. Но что будет, если перспектива наступления Судного дня отодвинется в неопределенно далекое будущее? Что станет с нашей моралью, когда мы достигнем бессмертия?

Возможно, ничего особенного. В конце концов, для тех, кто свято придерживается иудео-христианской традиции и верит в то, что в нашем смертном теле имеется бессмертное ядро – душа, проблема и так уже решена. Она также решена и для тех, кто придерживается восточного взгляда на этот вопрос: что мы и так уже бессмертны и нам нужно лишь вспомнить данный факт. Однако всем остальным, помимо самых рьяных верующих, хочется, чтобы обещание бессмертия опиралось на более солидный фундамент, нежели вера. На что-то осязаемое, материальное, поддающееся проверке. На что-нибудь вроде кремниевого чипа.

И кремниевый чип тут как тут.

И все-таки, что будет тогда? Этого никто точно не знает. Но зато мы точно знаем, что при таких темпах развития биотехнологий мы это скоро узнаем.

Бессмертие – одно дело, а еще есть проигрывание записанной информации. Видите ли, идея Кохрана заключается не просто в том, чтобы записать на чип целую жизнь. Он хочет также, чтобы эта жизнь была доступна другим людям. Главная цель «ловца душ» – педагогическая, образовательная. И образование это не похоже ни какое другое.

Возьмем, к примеру, недавно почившего Ричарда Фейнмана – великого физика, считающегося одним из светлейших умов. Если верить биографам, гениальность Фейнмана не была линейной и упорядоченной; она была, скорее, радикальной и интуитивной. В его мозге из суммирования А и В вытекало не С, а сразу Z. Каким образом мозг Фейнмана выполнял такие скачки, неизвестно. Но если бы физик был подключен к «ловцу душ», который регистрировал бы всю его жизнь, а затем «ловца душ» подключили бы к какого-то рода проигрывающему устройству, то интуитивное уравнение А + В = Z можно было бы не только понять, но и пережить, – а значит, чему-то научиться.

Разумеется, это должно быть достаточно мощное проигрывающее устройство – нечто вроде систем виртуальной реальности, которые ныне заполоняют рынок. Кохран представляет себе что-то вроде Oculus Rift будущего, имея в виду не нынешнюю систему виртуальной реальности производства компании VR, которая недавно была куплена компанией Facebook за миллиард долларов, а такую, которая возникнет, когда на развитие этой технологии будет потрачен еще миллиард. Главное, что картину довершает наличие воспроизводящего устройства. Имея надежный нейрокомпьютерный интерфейс, чип, на который можно записывать чувственные переживания, и чертовски могущественное воспроизводящее устройство, вся система складывается воедино. И тогда впервые в истории живой человек сможет заново пережить жизнь другого, уже умершего человека.

Неудивительно, что Кохран придерживается гуманитарного взгляда на эту деятельность. Он думает о сохранении мудрости веков, о возможности продолжать общаться с будущими Эйнштейнами, Сафо и Бетховенами после их смерти. Но он также сознает и риски. «Я уверен, что проблемы будут, – говорит он. – Может получиться так, что я окажусь в шкуре человека, который изобрел телевидение. Когда его спросили, в чем изначально он видел смысл телевидения, он ответил, что в образовании. А теперь с телевизионных экранов на нас льется всякая дрянь».

Как же выделить потенциальных Эдисонов из череды простых паяльщиков и лудильщиков? Чьи жизни запечатлевать для будущих поколений? Всех и каждого? И если отложить большие моральные вопросы, то как быть с более прозаическими рисками? Брат заглядывает в жизнь сестры и выясняет, что она была воровкой; жена обнаруживает измену мужа. У каждого есть секреты, которые нам хотелось бы утаить от других. Не зря все-таки эти технологии называют подрывными. У нашего желания проникнуть в душу другого человека может быть и темная сторона. Иногда то, что призвано сближать, еще больше разъединяет. Иногда просто невозможно предугадать все возможные последствия.

В фокусе внимания этой главы – исследование мистических переживаний и тот тектонический сдвиг в нашем понимании самих себя, который был вызван этими исследованиями. Еще сравнительно недавно достаточно было рассказать психологу о своем «внетелесном опыте», чтобы оказаться в палате, где стены обиты мягкими матами. Сегодня данный феномен понимается как побочный продукт нормальных биологических процессов.

Это само по себе интересно, но отсюда следует куда более важный вывод: до сих пор мы неправильно определяли верхний предел человеческих переживаний. Со времен древних греков мы верили в гедонистический принцип, согласно которому люди стараются избегать боли и получать от жизни как можно больше удовольствия. Но переживания, описываемые здесь, по силе своего воздействия и по своей необычности превосходят любые удовольствия. Они намекают на существование целого мира новых возможностей, на целую вселенную, спрятанную внутри нас, вселенную, которую мы еще только начинаем исследовать.

В этой связи следует отметить невероятную смелость ученых, занявшихся исследованием подобных вопросов. Сегодня ситуация изменилась, но в те времена, когда все это только начиналось, углубиться в «духовность» означало для многих исследователей поставить крест на своей карьере. Их самоотверженные усилия позволили менее чем за два десятилетия достичь таких успехов, что тема внетелесного опыта, которая ранее была едва ли не запретной, стала животрепещущей и весьма перспективной с точки зрения дальнейших исследований.

Мне было семнадцать, и я дрожал от волнения. Идея отправиться прыгать с парашютом родилась у кого-то на вечеринке в пятницу, но теперь-то была суббота, я уже протрезвел, но все равно почему-то намеревался прыгать. Ситуацию усугубляло то, что на дворе был 1984 год. Хотя техника тандемных прыжков с парашютом родилась в 1977 году, до лесного аэродрома в глуши штата Огайо, где происходило дело, она еще не добралась. Поэтому свой первый прыжок я совершил не с инструктором, который привязан за спиной и берет на себя все трудности, какие могут возникнуть в полете, а в гордом одиночестве, опускаясь с высоты две тысячи футов под круглым куполом старого громоздкого армейского парашюта.