Евгений Ищенко - В поисках истины

Но не по почерку! Он-то как раз весьма заметно варьировался. Это смущало филолога. А скептики чувствовали себя во всеоружии. «Позвольте, – говорили они, – какой же это Ломоносов? Разве это его почерк? Да тут три разных почерка!»

В самом деле было похоже, что на трех фотокопиях древнерусских летописей пометы сделаны тремя разными людьми. Неужели филологическое чутье обмануло? Кто писал?

Именно на этот вопрос и предстояло ответить криминалисту.

Задача была не из простых. Тексты, отдельные слова и знаки на многих фотоснимках получились нечетко. Не все снимки с рукописных листов передавали текст в натуральную величину. Кроме того, пометы на рукописях были сделаны в разное время и не только на русском, но и на латинском языке. Все это осложняло и без того нелегкую работу. Но зато как интересно! Ведь предстояло помочь в прочтении неизвестной страницы в биографии нашего великого соотечественника.

Криминалиста охватил исследовательский азарт. Чтобы не ошибиться, экспертизу пришлось начать с самых азов, т. е. с детального изучения биографических материалов.

Из официальных источников известно, что М. В. Ломоносов родился в семье неграмотного «государственного крестьянина» – помора. Счету и письму обучался у дьячка. Первые его учебники – церковные книги и рукописи. Первая «умственная» работа – переписывание духовных текстов. Первый дошедший до нас документ, к которому пятнадцатилетний Михайло Ломоносов «руку приложил», сохранился в церковной книге. Почерк здесь маловыразительный, неустойчивый, сразу видно – в письме практиковался мало.

В те годы привычной для юного Михаилы письменной системой был церковный полуустав, отличавшийся от так называемого устава прежде всего более мелкими буквами. Даже в последние годы жизни в почерке академика М. В. Ломоносова сохранились некоторые навыки ученика дьячка – элементы рисованных букв. Кстати сказать, подобных признаков не встретишь у его сверстников, выходцев из обеспеченных кругов, получивших светское образование.

Шаг за шагом криминалист прослеживал жизнь великого ученого. Славяно-греко-латинская академия, где он обучался латыни и настолько овладел ею, что писал, сокращая слова, отсекая конец или пропуская среднюю часть. Потом учеба в Германии, возвращение в Россию и широкая переписка с вельможами. Почерк сильно изменился. Он уже не похож на тот, которым юноша писал на родном Севере, да и позже, будучи слушателем Академии. В новом почерке появились вычурность, красивость, завитушки и росчерки. Великосветская переписка!

Не здесь ли кроются истоки феномена трех почерков? Чтобы выяснить это, следовало подобрать рукописи Ломоносова, относящиеся к разным периодам его жизни, и сличить их поэтапно с пометами и приписками на древнерусских летописях.

Немало времени ушло на отбор и изучение образцов. В распоряжении криминалиста оказалось три фотокопии документов, относящихся к периоду до 1731 года, одиннадцать (на русском и латинском языках) – к 1734—1736 гг. Две рукописи были исполнены в 1741—1742 гг., девять – в 1741—1747 гг., одна – в 1750 году. Семь официальных документов и столько же черновых записей относились к 1740—1760 гг. Г. Н. Моисеева подобрала и представила эксперту за те же годы еще и ряд черновиков, редакторских пометок, записей на книгах. Материал получился богатейший. Теперь каждую помету в летописях можно было сопоставить с текстами, которые, бесспорно, принадлежали М. В. Ломоносову и содержали такие же слова и выражения.

Два месяца кропотливой работы позволили криминалисту прийти к следующим выводам: пометы в летописях и других исторических документах выполнены человеком, обладавшим выработанным почерком. Для своего времени он писал довольно быстро. Размеры строчных и заглавных букв повсюду одинаковы. Совпадали не только общие характеристики почерка, определяющие его в целом, – наклон и связность букв в одноименных словах, соотношение расстояний между ними и их высота, но и частные, индивидуализирующие признаки. Все признаки отличались устойчивостью и в своей совокупности могли принадлежать только одному человеку – М. В. Ломоносову.

Что касается помет в Радзивилловской летописи, то здесь общие признаки почерка Ломоносова вроде бы налицо. Более того, совпадали и некоторые частные признаки. И все же эксперта что-то настораживало. Опыт и интуиция подсказывали: писал другой человек. Своими сомнениями он поделился с Г. Н. Моисеевой. Та вспомнила, что у великого ученого был секретарь, и не кто-нибудь, а достаточно известный Иван Барков, чьими стихами увлекались гимназисты в XIX веке.

В 1748 году М. В. Ломоносову приглянулся смышленый и шустрый шестнадцатилетний слушатель Александро-Невской семинарии Иван Барков и он взял его для обучения в гимназии при Академии наук. В том же году начинающему гимназисту официально поручили перебелять рукописи для академии. Чаще всего он работал с Ломоносовым. Конечно, юноша старался во всем подражать своему наставнику. С годами (а они не расставались до самой смерти Ломоносова) почерк Ивана приобретал все большее сходство с почерком академика.

В «Опыте исторического словаря о российских писателях», вышедшем в 1772 году, Н. И. Новиков писал о Баркове: «Сей был человек острый и отважный, искусный совершенно в латинском и российском языке и несколько в итальянском».

По старым документам филолог Г. Н. Моисеева точно установила, что именно Барков имел дело с Радзивилловской летописью.

Когда Галина Николаевна принесла в лабораторию судебной экспертизы рукописи Баркова, эксперт поразился, как глубоко повлияло на почерк секретаря длительное и постоянное общение с великим ученым. Их почерки были удивительно схожи по общим признакам – степени выработанности, темпу письма, размеру, наклону, разгону и связности букв. Совпадали и некоторые частные признаки. Лишь дополнительное исследование позволило почерковеду выявить стабильные различия их почерков. Итак, пометы на Радзивилловской летописи были сделаны секретарем М. В. Ломоносова Иваном Барковым.

Это короткое стихотворение написано одним из выдающихся русских писателей Александром Николаевичем Радищевым на пути в сибирскую ссылку и является замечательным свидетельством того, что тяжелейшие испытания не сломили в нем духа революционера и борца. Он подчеркнул верность своим прежним идеалам («я тот же, что и был») и как бы определил свою программу на будущее («и буду весь мой век»). Последнее обстоятельство было тщательно исследовано писателем Г. П. Штормом не без помощи криминалистов.