Густав Майринк - Вальпургиева ночь_Ангел западного окна

Старуха испытующе посмотрела в темные, сверкающие лихорадочным огнем глаза студента.

Он ничего не ответил, но от нее не укрылось, как судорожно ухватился он за столешницу, словно боясь пошатнуться.

— Я давно приметила, что ты завел шашни с Боженой из дома барона Эльзенвангера.

Оттокар протестующе мотнул головой.

— Ага, стало быть, дело прошлое. Ну, если она настоящая чешская девка, злом тебя не помянет. Даже прижив ребенка… А вот этой, — старуха указала на одну из фигур, — остерегайся… Она кровь сосет… Она тоже чешка, но древней опасной породы.

— Неправда, — хрипло произнес студент.

— Неужели? Ты так думаешь? Она из княжьего рода Борживоев, верно тебе говорю. А ты… — она задержала задумчивый взгляд на узком смуглом лице молодого человека, — … а ты… ты… тоже из Борживоев. Оттого-то двое и тянутся друг к другу, точно железо и магнит… Ну, будет нам вчитываться в знаки.

И старуха стерла рукавом рисунок на доске, прежде чем студент успел удержать ее.

— Только смотри, не стать бы тебе железом, а ей магнитом, иначе ты пропал, малыш. В роду Борживоев {7} 7 С. 49. В роду Борживоев… — Один из князей Борживоев был предположительно основателем Града. от века убивали друг друга и грешили кровосмешением. Вспомни о судьбе Святого Вацлава! {8} 8 Вспомни о судьбе Святого Вацлава! — Вацлав Святой (907–936) — герцог чешский, ревностно вводил христианство, убит братом Болеславом.

Студент попытался улыбнуться:

— Вацлав Святой — не из рода Борживоев, а уж я тем более. Я — всего лишь Вондрейц, фрау… фрау Лизинка.

— Никогда не говорите мне: фрау Лизинка! — Старуха яростно стукнула кулаком по столу. — Я тебе не фрау! Я шлюха… Фройляйн я!

— Мне хотелось бы только узнать, — робко пролепетал студент, — что вы имели в виду, когда говорили про владыку мира и про Яна Жижку…

И тут скрип половиц за дверью заставил его прерваться. Он обернулся и увидел, как в проем протискивается мужская фигура — огромные черные очки, не по росту длинный сюртук с нелепо вздыбленными плечами, что, видимо, имитировало горб; ноздри раздуты ватными пробками; огненнорыжий парик и такой же лисьей масти бакенбарды, явно приклеенные, о чем можно было догадаться за версту.

— Тысяча извинений, почтеннейшая пани! — неумело измененным голосом произнес незнакомец, обращаясь кхозяйке. — Будьте добреньки… прошу пардону, если обеспокоил… молвите только словечко: не был ли тут, часом, господин императорский лейб-медик фон Флюгбайль?

Старуха беззвучно усмехнулась.

— Будьте добреньки… позвольте полюбопытствовать… мне сказали, он сюда нынче визитировал.

Богемская Лиза, точно статуя, сохраняла все ту же гримасу.

— Я должен господину лейб-медику…

— Не знаю я никакого лейб-медика! — словно очнувшись, взъярилась старуха. — Вон отсюда, скотина безмозглая!

Странный тип мгновенно исчез за дверью, вслед за чем на пол звучно шмякнулась мокрая губка, которую хозяйка в гневе сорвала с грифельной доски.

— Это был всего лишь Стефан Брабец, — упредила она вопрос студента. — Частный шпик. Каждый раз пытается влезть в новую шкуру, думает, никто не узнает в нем ряженого недоумка… Где какая заварушка, там и его длинный нос. Он бы и рад нажиться на вымогательстве, да ума не хватает… Сам-то он снизу, из Праги… Там все ему под стать… Я думаю, это от каких-то особых испарений. Пройдет время, и все станут такими, как он. Кто раньше, кто позже. Если двое встречаются, один лукаво склабится, чтобы другой подумал, будто про него что-то знают… А ты не замечал, детка, — старуху охватило какое-то странное беспокойство, и она начала расхаживать из угла в угол, — что Прага поражена безумием? От переизбытка таинственного. Ты и сам не в своем уме, только не знаешь этого! Однако здесь, наверху, в Градчанах, сходят с ума иначе… Тут скорее… окаменелое безумие… Тут все превращается в камень… Но когда-нибудь грянет гром и все ходуном заходит, как будто ожили каменные великаны и принялись крушить город… Я это, — старуха понизила голос почти до шепота, — я это еще ребенком от бабушки слыхала… Да, так вот, а Стефан Брабец, поди, носом чует, что на Градчанах что-то затевается. Что-то назревает.

Студент побледнел и невольно покосился на дверь.

— О чем вы? Что именно назревает?

Богемская Лиза продолжала говорить, как бы не слыша его.

— Поверь мне, детка, ты уже сумасшедший… Небось и впрямь хочешь стать властелином мира… А впрочем, дело понятное… Если бы в Чехии не было такого множества безумцев, мог ли зародиться в ней вечный очаг войны! Ну так и будь сумасшедшим, мальчик! В конце концов, мир принадлежит безумцам… Я была даже любовницей сербского короля Милана Обреновича, и лишь потому, что верила: я могу стать ею. Но я была далека от мысли стать королевой Сербии! — И вдруг она будто проснулась. — А почему ты не на войне?! Ах, вот как? Порок сердца?.. Ну-ну… А почему не считаешь себя Борживоем?

Не дав ему ответить, старуха неожиданно сменила тему:

— А сейчас куда идешь, мальчик? Со скрипкой-то?

— К графине Заградке. Я играю для нее.

Старуха с немалым удивлением подняла на него глаза. Она опять долго изучала лицо молодого человека, а затем кивнула, словно в подтверждение правильности собственных предположений.

— Да. Так и есть. Борживой. И она привечает тебя, Заградка?

— Она моя крестная мать.

Богемская Лиза расхохоталась:

— Крестная мать! Как же! Крестная!

Оттокар не мог взять в толк, что ее так рассмешило. Он хотел было повторить свой вопрос про Яна Жижку, но понял, что это будет еще одной напрасной попыткой.

Он достаточно давно знал эту женщину, чтобы догадаться по изменившемуся выражению ее лица: аудиенция окончена.

Смущенно пробормотав слова благодарности, Оттокар двинулся к двери.

Едва он завидел задремавший в последних лучах заката старый монастырь капуцинов, мимо которого ему предстояло пройти к городскому дворцу графини, как совсем рядом, словно в знак приветствия, раздался величавый звон колоколов храма св. Лоретты. И Оттокару почудилось, будто заиграл целый оркестр эоловых арф, и он оказался во власти чарующих звуков.

На него набегали мелодические воздушные волны, они обволакивали, донося дыхание укрытых за стенами садов, окутывали, подобно несказанно нежной вуали, сотканной в незримых горних мирах. Он застыл на месте и завороженно слушал и в какой-то миг как будто уловил звуки старинного хорала, распеваемого тысячью далеких голосов. Порой казалось, что это поет его душа, но уже в следующий миг звуки воспаряли над ним, чтобы, как эхо, замереть где-то в облаках. Иногда они слышались так явственно и близко, что он мог разобрать латинские слова, но вдруг эти звуки поглощало гудение колокольного баса, и они становились тихими, приглушенными аккордами, словно доносившимися из подземных монастырских галерей.