Густав Майринк - Вальпургиева ночь_Ангел западного окна

А однажды, вскоре после тех дней глубочайшей духовной близости, она, прогуливаясь по парку в тихий утренний час, обратилась ко мне с совершенно новым выражением в глазах — в них мелькали искорки чего-то непостижимого, загадочного, почти насмешливого и двусмысленного. Сказала же она вот что:

— Поскольку ты, друг Ди, так усердствовал в отстаивании права мужчины на женщину, я нынче ночью о сем глубоко размышляла и пришла к тому, что решилась не только убрать все препоны с пути твоего влечения, но и помочь тебе достичь утоления страсти. Я хочу соединить копье и кольцо, пусть они украсят твой герб символом счастливого супружества. Знаю, с твоими мортлейкскими угодьями дела обстоят не лучшим образом, а замок Глэдхилл заложен до последней черепицы и, считай, ушел в чужие руки. Стало быть, тебе подойдет жена богатая и такая, что не посрамит знатность отпрыска древнего рода Ди. Я решила, что в супруги ты возьмешь прелестную и кроткую подругу моей юности, леди Эллинор Хантингтон. Причем безотлагательно. О моей воле леди Хантингтон была извещена сегодня утром, преданность моей особе не оставила в ее душе места для колебаний. Ты видишь, Джон Ди, какой… сестринской заботой я тебя окружила?

Ужасающая издевка — во всяком случае, я именно так расценил ее речь — поразила меня в самое сердце. Елизавете было прекрасно известно, какие чувства я питал к Эллинор Хантингтон, высокомерной, властолюбивой ханже и сплетнице, в детстве злостно разбивавшей наши мечты, в юности завидовавшей нашей нежной взаимной склонности. Королева великолепно отдавала себе отчет в том, что губит и себя и меня, монаршей властью повелевая мне вступить в брак с той, чья натура глубоко враждебна всем моим природным склонностям и побуждениям! И вновь меня охватила жгучая ненависть к этим странным свойствам моей возлюбленной, королевы Елизаветы; не в силах вымолвить слова от злой тоски и оскорбленной гордости, я склонился перед неприступной властительницей моей земной жизни и покинул парк гринвичского замка.

К чему воскрешать тогдашние терзания, горькие обиды и „благоразумные“ соображения? Роберт Дадли стал посредником, воля королевы исполнилась. Я женился на Эллинор Хантингтон и прожил с нею четыре студеных лета и пять зим, жарких от стыда и отвращения. Приданое обеспечило мне богатство и беззаботную жизнь, а ее благородное имя — с одной стороны, зависть, а с другой, вновь возросшее уважение людей нашего сословия. Елизавета упивалась триумфом и злорадствовала, понимая, что я, жених духовный, верен ей, ибо постель моя холодна и ласки нелюбимой жены никоим образом не могут вызвать ревность „девственной“ королевы. У алтаря я дал обет супружеской верности жене и тогда же в душе, истерзанной неутоленной страстью, поклялся отомстить возлюбленной — столь жестоко насмеявшейся надо мной королеве Елизавете.

А как отомстить, подсказал Бартлет Грин.

Но прежде Елизавета нашла средство остыть от вожделения ко мне, она стала посвящать меня в самые сокровенные заботы своей личной политики: открыла мне, что интересы государства требуют ее вступления в законный брак. Настороженно, с жестокой усмешкой вампира на устах попросила у меня совета и пожелала узнать, какими качествами, по моему мнению, надлежит обладать мужу, достойному ее руки. В конце концов она заявила, что не кто иной, как я, лучше всех сможет выбрать жениха, для чего мне надлежит отправиться в разъезды, и я взвалил на себя это бремя, дабы сполна претерпеть выпавшие мне унижения. Планы относительно замужества ни к чему не привели, моя дипломатическая миссия завершилась тем, что Елизавета изменила свои политические расчеты, сам же я тяжко захворал в Нанси, в доме одного из претендентов на руку моей королевы, и до выздоровления лежал в его кровати. В Англию вернулся униженный и павший духом.

Сумрачно было у меня на душе, когда я прибыл в Мортлейк осенью 1571 года, хотя тогдашние погоды радовали теплом и светом; в тот же день от супруги моей Эллинор я услышал, что королева Елизавета объявила о своем намерении вторично побывать в Ричмонде, осенью, что шло вразрез с ее привычками. Чутье у Эллинор было как у легавой, понятно, что она не находила себе места от злобной ревности, несмотря на то что встретила меня, вернувшегося после долгой отлучки, с холодностью и суровостью мраморной статуи; еще немного, и своими сценами она бы снова ввергла меня в болезнь, после которой я едва успел оправиться.

Вскоре Елизавета приехала в Ричмонд, ее сопровождала лишь малая свита, но, судя по всему, королева собиралась провести в своем замке долгое время. Поскольку расстояние от Мортлейка до Ричмонда чуть больше мили, то в скором времени меня ждала аудиенция, а также многие другие встречи с королевой, я мог лишь уповать на то, что ей будет неугодно меня видеть. Но случилось обратное, на другой день по прибытии в Ричмонд королева приняла меня с большим почетом и выказала свое благорасположение, коему раньше я также имел свидетельства, ибо в Нанси, где я лежал на одре болезни, от нее прибыли с выражениями глубокой тревоги о моем здравии два королевских лейб-медика и доверенный секретарь Вильям Сидни, с тем чтобы обеспечить мне наилучший уход и всяческие услуги.

Теперь же, в Ричмонде, во время первой аудиенции она вновь изъявила обеспокоенность состоянием моего здоровья после недавней тяжелой болезни, а затем всякий раз — то как бы нечаянно обронив два-три слова, то шутливо удостаивая иных милостей, чем повергала меня в смятение, — она давала все более явственные знаки, из которых следовало, что завоеванная свобода принесла ей блаженство и радостные надежды, что сердце ее преисполнено жаркой благодарности, ей, мол, удалось избегнуть оков, ибо в оковы обратился бы брак, не пробуждающий в сердце любви и желания хранить верность супругу. Словом, намеки Елизаветы, подобно искрам огня, кружили над тайной нашего истинного кровного соединения, а иной раз казалось, что возлюбленная, пред коей разум мой был бессилен, высмеивала бесплодность мелочных придирок ревнивой Эллинор. Снова я ходил за моей властительницей, как слепец за поводырем, беспрекословно ей повинуясь, и никогда прежде она с таким вниманием, благорасположением и горячим участием не слушала меня, излагавшего дерзновенные планы небывалого возвышения ее особы и прославления ее царствования. Она вновь с энтузиазмом приняла мой замысел покорения Гренландии и даже предприняла важные шаги, желая исследовать предложения, а затем дать им добро.

Многие эксперты королевского Адмиралтейства удостоверили, что тщательно разработанные мною планы вполне возможно претворить в жизнь, с воодушевлением их поддержали и военные чины. Королева все более склонялась начать великое предприятие. Спустя несколько недель я полагал себя близким к достижению цели всей моей жизни, ибо уже слетели с губ Елизаветы — губ улыбающихся, чарующих дивным волшебством и столь многое обещающих! — слова о том, что меня желала бы она видеть вице-королем новых земель, когда те будут покорены и отданы во власть Англии, „королем заморских западных земель“… Но в одночасье обрушилось грандиозное здание мечты всей моей жизни, породив в сердце неимоверную боль, горечь и ожесточение, какие только в силах вынести душа человеческая, обреченная подобному проклятию. Что случилось тогда — осталось тайной…