Дэвид Бирн - Как работает музыка

Я внимательно слушаю бессмысленные гласные и согласные и стараюсь понять, что этот парень (то есть я), так неистово и непостижимо твердит. Смахивает на судебную экспертизу. Я как можно ближе следую звучанию бессмысленных слогов. Если мелодичная фраза тарабарщины заканчивается на высоком звуке «о-о-о», то при транскрипции и при выборе реальных слов я постараюсь выбрать то, которое заканчивается на этом слоге или максимально похожем. Таким образом, результатом транскрипции часто становится страница реальных слов, но все же еще довольно случайных и звучащих как тарабарщина.

Я делаю это потому, что разница между «о-о-о» и «а-а-а», а также между звуками «б» и «т», как мне кажется, определяет эмоцию, которую моя история стремится выразить. Я хочу остаться верным этому бессознательному, нечленораздельному намерению. Несомненно, такой контент не имеет повествования и не создает впечатления осмысленности, но смысл там все же присутствует – и я его слышу. Я его чувствую. Моя работа на этом этапе заключается в том, чтобы найти слова, которые соответствуют данным звуковым и эмоциональным качествам, а не игнорировать и ни в коем случае не уничтожать эти качества.

Отчасти мы определяем, подходят ли слова песне, прислушиваясь, как они звучат в ушах и ощущаются на языке. Если они подходят физиологически, если на языке исполнителя и в зеркальных нейронах слушателя слова звучат здорово, то это круче буквального смысла, хотя буквальный смысл не помешает. Если недавние неврологические гипотезы относительно зеркальных нейронов верны, то можно сказать, что мы «поем» эмпатически – как нашим разумом, так и нейронами, которые запускают наши голосовые и диафрагмальные мышцы, – когда слышим и видим, как поет кто-то другой. В этом смысле просмотр выступления и прослушивание музыки – это всегда совместная деятельность. Запись слов на бумаге, безусловно, является частью написания песен, но главное – как они ощущаются при исполнении. Если звук «фальшивый», слушатель это заметит.

Я стараюсь не судить строго то, что получается на этой стадии написания, – никогда не уверен, зазвучит ли то, что казалось глупым на первый взгляд, в каком-то лирическом контексте. Поэтому независимо от того, сколько страниц исписано, я стараюсь отключать внутреннего цензора. D

Иногда сижу за столом и пытаюсь что-нибудь выдавить из себя, и ничего не получается. У меня никогда не было творческого кризиса, просто порой дела идут не быстро. В такие минуты я спрашиваю себя, не слишком ли много думает мое сознание – именно в этот момент я больше всего нуждаюсь в неожиданностях и странностях из тайных глубин. Некоторые методы помогают. Например, я беру с собой маленький диктофон и выхожу на пробежку по Вест-Сайду, попутно записывая приходящие на ум фразы, если они укладываются в размер. В редких случаях делаю то же самое за рулем (есть ли законы, ограничивающие написание песен при вождении?). В принципе, работает все, что занимает часть сознательного ума и отвлекает его, – вождение, бег, плавание, приготовление пищи, езда на велосипеде.

Идея в том, чтобы позволить хтоническому материалу выплеснуться наружу. Отвлечь стражников. Иногда куплета или даже пары попавших в резонанс фраз будет достаточно, чтобы «разблокировать» все это. С этого момента процесс упрощается до «вставьте слова в пустые поля» – как при разгадывании головоломки.

Этот особый процесс письма также можно рассматривать как сотрудничество: сотрудничество с самим собой, с подсознанием, а также с юнгианским коллективным бессознательным. Как и во сне, часто кажется, будто скрытая часть тебя, двойник, пытается с тобой общаться, передать какую-то важную информацию. Когда мы пишем, затрагиваем различные стороны своей натуры, различных персонажей, различные части нашего мозга и сердца. А затем, когда каждый из них выскажется, отступаем от наших бесчисленных «я» и рассматриваем результат более дистанцированно и критически. Разве мы не всегда работаем, редактируя и структурируя излияния наших многочисленных «я»? Разве конечный продукт не является результатом взаимодействия двух или более сторон нас самих? Творческие люди часто называют этот процесс «направлением потока», и так же часто они называют себя проводниками какой-то силы, которая говорит через них. Я подозреваю, что внешняя сущность – Бог, пришелец, источник – является частью меня и что этот вид творения заключается в том, чтобы научиться слушать и сотрудничать с ней.

Как песня или альбом проделывают путь от композитора или исполнителя к слушателю после того, как студийная работа заканчивается и альбом сводится и тиражируется?

Насколько это вообще важно? Насколько важно донести свою работу до широкой публики? Должно ли это действительно иметь значение для творца? Стал бы я сочинять музыку, если бы меня никто не слушал? Если бы жил отшельником на вершине горы, как бородатый парень из мультфильма, нашел бы я время для написания песен? Многие художники, чьи работы я люблю, – такие как Генри Дарджер, Гордон Картер и Джеймс Касл – никогда не делились своим искусством. Они работали не покладая рук и копили свои творения, которые обнаруживались только после того, как они умирали или переезжали из своих квартир. Мог ли я поступить так же? Если да, то зачем? Разве мы не хотим самоутверждения, уважения, отклика? Если подумать, наверное, я мог бы так поступить: в общем-то, так и делал, когда учился в средней школе и экспериментировал с записью на ленту. Кажется, эти эксперименты были засвидетельствованы лишь одним моим другом. Однако даже аудитория из одного человека не равна нулю.

Тем не менее создание музыки – само по себе награда. От этого занятия можно получать удовольствие, и оно может быть своего рода терапевтической отдушиной; возможно, именно поэтому так много людей упорно занимается музыкой без денег или общественного признания. В Ирландии и в других местах любители играют известные песни в пабах, и их амбиции не простираются за пределы этих пабов. Однако они получают признание (подвергаются унижению) в своей деревне. В Северной Америке семьи традиционно собирались вокруг пианино в гостиной. Любое денежное вознаграждение за эти «концерты» было вторичным. Честно говоря, даже экспериментируя с записью на ленту в старших классах, я, кажется, воображал, что кто-нибудь когда-нибудь услышит мою музыку. Пусть не эти конкретные эксперименты, но и к ним я относился как к первым шагам на пути к более зрелым творениям, которые в конечном итоге могли достичь признания. Мог ли я подсознательно иметь такой долгосрочный план? Я продолжал сочинять музыку в большом количестве, часто бестолково, но в глубине души верил, что даже бесцельное блуждание по извилистой тропе обязательно приведет к какой-то (заслуженной, на мой взгляд) награде в будущем. Совершенно безосновательная вера, конечно.