Екатерина Докашева - Ахматова, Блок, Цветаева: Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей

«Знаю, как он <���Н.С. Гумилев> звонил в клинику, где лежала Аня (самую лучшую тогда клинику профессора Отта, очень дорогую и очень хорошо обставленную) <���…>. Затем, по окончании всей этой эпопеи, заехал за матерью своего сына и привез их обоих в Царское Село к счастливой бабушке, где мы с мужем в те же дни обедали и пили шампанское за счастливое событие».

Но рождение сына не сблизило супругов. Как утверждала Ахматова: «Скоро после рождения Левы мы <���с Н.С. Гумилевым> молча дали друг другу полную свободу и перестали интересоваться интимной стороной жизни друг друга».

Так ли это было? И мог ли Гумилев не ревновать ту, которую когда-то так сильно и долго добивался? Или он сделал вид, что ему все безразлично, чтобы сохранить свое самолюбие?

В конце этого знаменательного для семьи года он пишет стихотворение.

Я из дому вышел, когда все спали,

Мой спутник скрывался у рва в кустах,

Наверно на утро меня искали,

Но было поздно, мы шли в полях.

Мой спутник был желтый, худой, раскосый.

О, как я безумно его любил!

Под пестрой хламидой он прятал косу,

Глазами гадюки смотрел и ныл.

О старом, о странном, о безбольном,

О вечном слагалось его нытье,

Звучало мне звоном колокольным,

Ввергало в истому, в забытье.

Мы видели горы, лес и воды,

Мы спали в кибитках чужих равнин,

Порою казалось – идем мы годы,

Казалось порою – лишь день один…

Здесь по-прежнему признание в любви той, которая ввергает в истому и забытье. Но их жизненные пути расходятся все дальше и дальше. У него были стихи, «Цех поэтов». Поездки в Африку. У нее – собственное творчество и собственная личная жизнь. Сын Лев воспитывался у свекрови и видел мать урывками. Но все же они пока еще были семьей. И Гумилев думал о жене и беспокоился о ней.

Н.С. Гумилев – А.А. Ахматовой

9 апреля 1913 года. Одесса

Милая Аника,

я уже в Одессе и в кафе почти заграничном. Напишу тебе, потом попробую писать стихи. Я совершенно выздоровел, даже горло прошло, но еще несколько устал, должно быть, с дороги. Зато уже нет прежних кошмаров; снился раз Вячеслав Иванов, желавший мне сделать какую-то гадость, но и во сне я счастливо вывернулся. В книжном магазине просмотрел Жатву. Твои стихи очень хорошо выглядят, и забавна по тому, как сильно сбавлен тон, заметка Бориса Садовского.

Здесь я видел афишу, что Вера Инбер в пятницу прочтет лекцию о новом женском одеянии или что-то в этом роде; тут и Бакст, и Дункан, и вся тяжелая артиллерия.

Я весь день вспоминаю твои строки о «приморской девчонке», они мало того что нравятся мне, они меня пьянят. Так просто сказано так много, и я совершенно убежден, что из всей послесимволической поэзии ты да, пожалуй (по-своему), Нарбут окажетесь самыми значительными.

Милая Аня, я знаю, ты не любишь и не хочешь понять это, но мне не только радостно, а и прямо необходимо по мере того, как ты углубляешься для меня как женщина, укреплять и выдвигать в себе мужчину; я никогда бы не смог догадаться, что от счастья и славы безнадежно дряхлеют сердца, но ведь и ты никогда бы не смогла заняться исследованием страны Галла и понять, увидя луну, что она алмазный щит богини воинов Паллады.

Любопытно, что я сейчас опять такой же, как тогда, когда писались «Жемчуга», и они мне ближе «Чужого неба».

Маленький до сих пор был прекрасным спутником; верю, что так будет и дальше.

Целуй от меня Львеца (забавно, я первый раз пишу его имя) и учи его говорить «папа». Пиши мне до 1 июня в Дире-Дауа (Dire-Daoua, 30 Abyssinie. Afrique), до 15 июня в Джибути, до 15 июля в Порт-Саид, потом в Одессу.

Н.С. Гумилев – А.А. Ахматовой

25 апреля / 8 мая 1913 г.

Дорогая моя Аника,

я уже в Джибути, доехали и высадился прекрасно. Магический открытый лист уже сэкономил мне рублей пятьдесят и вообще оказывает ряд услуг. Мое нездоровье прошло совершенно, силы растут с каждым днем. Вчера я написал стихотворение, посылаю его тебе. Напиши в Дире-Дауа, что ты о нем думаешь. На пароходе попробовал однажды писать в стиле Гилеи, но не смог. Это подняло мое уважение к ней. Мой дневник идет успешно, и я пишу его так, чтобы прямо можно было печатать. В Джедде с парохода мы поймали акулу; это было действительно зрелище. Оно заняло две страницы дневника.

Что ты поделываешь? Право, уже в июне поезжай к Инне Эразмовне. Если не хватит денег, займи, по возвращении в Петербург у меня они будут. Присылай мне сюда твои новые стихи, непременно. Я хочу знать, какой ты стала. Леве скажи, что у него будет свой негритенок. Пусть радуется. С нами едет турецкий консул, назначенный в Харрар. Я с ним очень подружился. Он будет собирать для меня абиссинские песни, и мы у него остановимся в Харраре. Со здешним вице-консулом Галебом, с которым, помнишь, я ссорился, я окончательно примирился, и он оказал мне ряд важных услуг.

Целую тебя и Левина.

Твой Коля.

Но вместе с тем у Гумилева было чувство, что где-то он упустил «Анику». Или просто так сложился узор судьбы? Даже в Африке он не переставал думать о ней. И «Жираф», написанный в 1907 году, и другие стихи несли в себе отблеск сильного чувства и горечи несбывшегося.

Ты, для кого искал я на Леванте

Нетленный пурпур королевских мантий,

Я проиграл тебя, как Дамаянти

Когда-то проиграл безумный Наль.

Взлетели кости, звонкие, как сталь,

Упали кости – и была печаль.

Сказала ты, задумчивая, строго:

«Я верила, любила слишком много,

А ухожу, не веря, не любя,

И пред лицом Всевидящего Бога,

Быть может, самое себя губя,

Навек я отрекаюсь от тебя».

Твоих волос не смел поцеловать я,

Ни даже сжать холодных, тонких рук,

Я сам себе был гадок, как паук,

Меня пугал и мучил каждый звук,

И ты ушла, в простом и темном платье,

Похожая на древнее Распятье.

Но все же они обменивались новостями, стихами и заботились о сыне, который жил у Анны Ивановны Гумилевой.

А.А. Ахматова – Н.С. Гумилеву

Слепнёво. 13 июля 1914

Милый Коля,

10-го я приехала в Слепнёво. Нашла Левушку здоровым, веселым и очень ласковым. О погоде и делах тебе верно напишет мама. В июльской книге «Нового слова» меня очень мило похвалил Ясинский. Соседей стараюсь не видеть, очень они пресные. Я написала несколько стихотворений, которых не слышал еще ни один человек, но меня это, слава Богу, пока мало огорчает.

Теперь ты au courant [5]всех петербургских и литературных дел. Напиши, что слышно? Сюда пришел Жамм. Только получу, с почты же отошлю тебе. Прости, что я распечатала письмо Зноски, чтобы большой конверт весил меньше. Я получила от Чулкова несколько слов, написанных карандашом. Ему очень плохо, и мне кажется, что мы его больше не увидим.

Вернешься ли ты в Слепнево? или с начала августа будешь в Петербурге. Напиши мне обо всем поскорее. Посылаю тебе черновики моих новых стихов и очень жду вестей. Целую.