Константин Станиславский - Полный курс актерского мастерства. Работа актера над собой [litres]

Я запомнил! Это был еще один блестящий урок моего любимого учителя. И когда я чувствую, что меня куда-то не туда заносит на сцене, мысленно представляю Виктора Карловича, его острый взгляд и неповторимую полуулыбку-полуусмешку.

Шли годы… Я уже работал в Москве, в Малом театре, и как-то мы встретились на Тверской. Мог ли я думать, что это – наша последняя встреча? Мы обнялись, он спрашивал о жизни, о театре, был весел, приподнят, сообщил, что едет в Киев. Но оттуда, увы, он не вернулся…

Мы впервые встретились с Виктором Карловичем, когда ему исполнилось 35 лет! Он был красив, неотразимо обаятелен, в нем жили какая-то заразительная энергия и азарт жизни. Он обладал многими талантами. И все же, смею думать, что главным даром, которым природа наградила Монюкова, был редкий дар педагога-наставника. Этому благородному делу он посвятил жизнь, это дело страстно любил, глубоко постиг и в нем состоялся.

Не преследуя цели создания театральных «звезд» (хотя среди его учеников они есть), он за свою обидно короткую жизнь по-настоящему оснастил профессией, наверное, сотню актеров, успешно работающих и достойно несущих звание выпускников Школы-студии МХАТа по всей России и за ее пределами.

День первого сентября пятьдесят девятого года в Школе-студии, первый день новой эры, остался в моей памяти как сплошная круговерть из загорелых лиц, радостных улыбок, криков, возгласов, поцелуев, объятий. Какой-то малявинский вихрь красок!

Стены малого зала на втором этаже, где проходило это мероприятие, казалось, развалятся от этого сгустка молодой, неуправляемой энергии. На сцене за длинным столом – педагогический ареопаг. Будущие садовники наших душ!

Долгий звонок. Тишина. Торжественно-напутственная речь Радомысленского: «Друзья мои!..»… Нас, первокурсников, поздравляют!. Педагоги, общественники, четвертый выпускной курс. Вперед, неофиты! Счастливого начала! «По коням!»

Во время короткого перекура перед началом занятий меня попросили пройти в четвертую аудиторию: «…вас хочет видеть руководитель курса Виктор Карлович Монюков». В аудитории за столом сидели трое незнакомых мне студентов. Оказалось, это мои сокурсники. Их тоже, как и меня, приняли дополнительно. Выходит, до начала первого урока Монюков решил предварительно взглянуть на новое пополнение. И вот он вошел, весь в белом, летнее-каникулярном. Белая кепочка, холстинковая курточка. Быстро, деловито поздоровался.

– Садитесь. Действительно, хочется посмотреть на вас перед тем, как встретиться со всем курсом. Так сказать, идентифицировать. Фамилии… Имена… Возраст… – Так… Все четверо прошли службу в армии… Это хорошо…

И вдруг, без перехода, тихо и доверительно:

– Водку пьете?

– Нет! – быстро сказали три моих товарища. Сказали твердо, даже с некоторым оттенком негодования: как можно было задавать им подобный вопрос.

– Да, – сказал я.

Темные красивые брови руководителя курса дернулись кверху, чуть наморщив его высокий лоб.

– Как? – в голосе и во взгляде были недоумение и настороженность.

– Ну как… Когда можно… По праздникам…

– А-а… Ну это понятно. – Он бегло взглянул на часы. – Через десять минут – в аудитории.

И вышел. Три моих товарища облегченно вздохнули. Забегая вперед, надо сказать, что через год Монюков отчислил всех троих. Причины были разные, но каждая в той или иной степени включала в себя алкоголь…

В шестой аудитории, довольно просторной, мы разместились на стульях полукругом, лицом к окну. Даже не полукругом, а чуть удлиненной параболой. По законам физики лучи света, падающие из окна на каждого из нас, двадцати четырех студентов, отражаясь, пересекались в некоторой точке. В этой точке пересечения стоял стол, крытый зеленой скатертью. За столом – педагоги нашего курса по основной дисциплине – актерскому мастерству: Виктор Карлович Монюков, Виктор Яковлевич Станицын, Кира Николаевна Головко, Олег Георгиевич Герасимов.

В этот день нас попросили прочесть то, что мы читали на приемных экзаменах. Вероятно, делалось это для того, чтобы еще раз убедиться в безошибочности педагогического выбора. Или в ошибочности. <���…>

Во втором семестре на занятиях по мастерству настала очередь играть отрывки. <���…> Впервые мы прикасались к такому понятию, как ОБРАЗ. Впервые от души к душе протягивались тоненькие, как паутинки осенью, творческие связи, действия и противодействия. Впервые мы соединяли чужие, книжные судьбы со своей, и неловкие, как сиамские близнецы, пытались какое-то время жить совместной, новой жизнью.

Ты всеми силами отказывался от собственного «я». Ты, как вор-домушник, мечтал протиснуться в узкую форточку чужой, незнакомой тебе жизни. Это было интересно и трудно. Не потому, что это на самом деле было трудно, все-таки какой-то, хоть и самодеятельный, опыт у нас к тому времени был, а потому, что создавать образ надо было исходя из «нашей школы», сообразуясь с «системой». Никто не спорит, система эта велика, стройна и гениальна. Но прививать ее к неокрепшим душам следовало бы постепенно, не надавливая чрезмерно на мятущуюся психику. А иначе вместо путеводной ниточки становится она непосильной ношей – это в лучшем случае, а в худшем – новоявленной иконой, на которую истово молится актер-неофит, исключая собственный опыт, собственное понимание окружающей жизни и ее отображение на сцене.

Система плодила себе восторженных почитателей, а хуже восторженного актера ничего в жизни быть не может. В нашем искусстве все-таки предпочтительнее не ХРАМ, а МАСТЕРСКАЯ.

Виктор Карлович Монюков, как всякий талантливый педагог, счастливо избежал этих крайностей. Сам тон его репетиций был доверителен, спокоен. Он не давил на студента грузом своих подсказок, а всегда делал так, что эти подсказки воспринимались как собственные находки. Пусть маленькие, но самостоятельные. Он всегда был необычайно заинтересован предстоящей репетицией и этим заряжал и нас.

При всем при том он никогда не был «добрым дяденькой». Напротив, что касалось основной специальности, то в этом вопросе он всегда был необычайно требовательным, бескомпромиссным, жестким педагогом. Он буквально «зверел», когда замечал у студента признаки творческой лени, самонадеянности, верхоглядства. Особенно не терпел он проявления «звездной болезни». Расправы с подобными персонажами при всем курсе были ужасающими. Надолго, чаще на всю жизнь, запоминал студент подобную выволочку!

Замечания его по отрывкам были выдержаны и походили на сатирические афоризмы.