Константин Станиславский - Полный курс актерского мастерства. Работа актера над собой [litres]

– Езепов… Играл неплохо, но почему-то левый глаз у тебя все время был навыкате. Как у Петра в апоплексии.

(Кстати, зажатость отдельных частей тела была свойственна почти каждому студенту.) <���…>

– Миронов, ты напоминаешь паровоз без рельсов и с дырявым котлом. Паром укутался и ни с места…

– Степанов, не преподносите мне неожиданностей.

Выбежал эдакий выстиранный герой-любовник.

– Вы посадили ритм. Такое впечатление, что вы играете или глухих, или идиотов.

– Пеньков, вы напоминаете философа, заблудившегося на острове. Так лениво, как вы, играют сто первый спектакль. И то, если режиссер не смотрит…

– Кутузова, любовь надо играть звуковой определенностью, а не придыханием…

Первые два курса отношение ко мне Монюкова было ровным, но… прохладным. Я это чувствовал, что не прибавляло мне творческой уверенности. Я люблю доверие. Обоюдное. Я сам воспитывался на этом понятии. Когда я чувствую, что мне доверяют, от меня ждут каких-то свершений, я готов… (хотел было сказать: «горы свернуть») много и с полной отдачей работать. В подобном случае во мне включаются какие-то дополнительные внутренние силы, о которых я и сам-то не всегда догадывался. А нужно-то было для этого всего лишь ободрительное «хм» Виктора Карловича. Но Боже, как редко в эти два года я слышал его в мой адрес!

Перелом во взаимоотношениях наметился только к третьему курсу. В чем это выражалось? Я и сам не знаю. Просто я почувствовал какое-то «потепление климата». Не умом, а как бы кожей. Какими-то датчиками. Они у каждого студента всегда очень чувствительны. Всегда начеку.

Причина потепления? Опять-таки не знаю, могу только догадываться… думаю, в основном они были опосредованными. Я много работал, много читал, просматривал за учебный год уйму спектаклей в разных театрах. Прилично учился, на «повышенную». Все это наверняка было замечено Виктором Карловичем и дало свои положительные плоды… Не могло не дать, учитывая его справедливый, как у всякого талантливого педагога, склад души.

По «мастерству» я тоже почувствовал какую-то уверенность. В общем, что-то во мне происходило, переходило из количества в качество. Медленно, но неотвратимо. И последней песчинкой, перетянувшей чашу весов в мою сторону, была, как мне кажется, работа по художественному слову с прекрасным педагогом Дмитрием Николаевичем Журавлевым. С ним я подготовил отрывок из знаменитой повести Николая Лескова «Очарованный странник». Ах, как работалось с Дмитрием Николаевичем! И зимой, после экзамена по «слову» я услышал от Монюкова не просто хорошую, а прекрасную оценку в мой адрес. Так что мне даже как-то неудобно стало от этой столь долгожданной похвалы.

Хочется по прошествии времени как-то проанализировать педагогические приемы Монюкова, его многочисленные и разнообразные «ходы», с помощью которых он «разминал» наши души, подготавливая их к тяжелой, но такой желанной будущей деятельности. Одним из таких приемов был созданный Карлычем, как бы теперь сказали, «институт друзей курса».

Каких только людей не повидали мы за эти четыре года! Здесь были врачи и музыканты, моряки и заклинатели змей! Летчики и экстрасенсы, профессиональные разведчики и гипнотизеры, писатели и литературные критики – «все промелькнули перед нами, все побывали тут».

Но определенный уклон в профессиях у приглашаемых «друзей курса» все-таки имелся. У Монюкова была слабость к врачам и военным. Объяснение этому было самое простое: он сам воевал до сорок третьего года в медицинских частях, был «медбратом». Так и переплелись в его душе три влечения, три любви: к театру, медицине и армии.

Во втором семестре третьего курса мы впервые подступились к «Борису Годунову». Воплотить на сцене пушкинскую пьесу было заветной мечтой Монюкова. Он «заболел» этим гениальным творением поэта еще будучи школьником, до войны. Пьесу знал наизусть. Поочередно «примерял» на себя характеры пушкинских персонажей. Преображался поочередно то в Годунова, то в Шуйского, то в своих любимых отцов Варлаама и Мисаила и, говорят, умучивал этими превращениями одноклассников до помрачения ума.

Спектакль был рассчитан на диплом. Выпуск его планировался на четвертый курс. Но приблизиться к «Годунову», вдохнуть хоть в малой степени его аромат мы решили уже во второй половине третьего, преддипломного курса.

Медленно, осторожно претворялась в жизнь давнишняя мечта Виктора Карловича. Для наших неокрепших студенческих силенок взять что-нибудь попроще бы. Современную пьесу, например, пьесу Островского, комедию, на крайний случай. А тут – «Борис Годунов»! Глыбища! Айсберг! Только одна седьмая на поверхности.

Ах, как многому надо было научиться, чтобы хоть на малый шаг приблизиться к Пушкину! Тут и умение владеть стихом, и погружение в историю страны, и умение перебросить мосток к современности, без чего любое историческое произведение мертво.

Каждому из нас нужно было освоить режиссерский замысел и ПО-СВОЕМУ воплотить его в работе. Иметь свое видение роли, не разрушая при этом, а помогая общему замыслу будущего спектакля. Почти по Суворову: «Каждый солдат должен знать свой маневр».

Монюков никогда не препятствовал этой самостоятельности. Наоборот, всячески приветствовал малейший всплеск творческой инициативы студента. Лежебок, наоборот, терпеть не мог. Не жаловал он и тех, кто смотрел в рот режиссеру и слепо шел по его подсказке: «от сих и до сих».

К лету успели сделать несколько сцен и разъехались на каникулы, оставив основную работу на последний, дипломный курс.

– Впереди у вас масса времени, целых два месяца, – говорил Монюков на прощание, – думайте. О роли. О спектакле. Насыщайтесь Пушкиным, как губка водою, дипломные роли в ваших руках. <���…>

Итак, впереди третьи летние каникулы. Последние студенческие. После четвертого курса уже не каникулы, а отпуск. От театра. Куда поехать? Что посмотреть? Чему удивиться?..

О Господи, и о чем тут долго думать! Впереди работа над «Годуновым». Значит, надо посетить пушкинские места. Благо Монюков приглашал нас туда неоднократно. Он и Топорков ежегодно отдыхают там. Значит, решено и подписано. И в начале августа я и Толя Семенов впервые ступили на Псковскую землю.

Нас встретили Виктор Карлович и Наташа Антонова, его жена.

– Ну как? – спросила Наташа.

– Сказка! – отозвался Толя.

– Ладно, мальчики, – вмешался Монюков, – времени для восторга у вас впереди хватит. Еще не произносили: «Приветствую тебя, пустынный уголок»? Нет? Ну-у! Эту начальную фразу из «Деревни» здесь все произносят. Это уж как полагается. Можете выдохнуть ее, и пойдем в Вороничи. Будем определять вас «на фатеру».

И мы пошли в Вороничи.