Олег Лейбович - «Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

Его взгляды на современную действительность могут быть истолкованы в терминах жизненного мира, т. е. сложившихся устойчивых, связных представлений, образов, иллюзий, мифов, оценочных суждений о людях – о друзьях и врагах, своих и чужих, о социальном пространстве, о собственном «Я». Концепция «жизненного мира» позволяет разгадать смысловое наполнение социальных практик, расшифровать мотивы на первый взгляд необъяснимых поступков нашего героя. При этом следует принять во внимание, что в жизненном мире отдельного человека воспроизводятся автоматизмы мысли и действия близкого ему социального сообщества. В жизненном мире М.Т. Данилкина можно обнаружить слепок с ментальности советского служилого слоя, пришедшего во власть в первой половине 1930-х годов. Данилкин был вынужден заново открывать то, что его политические единомышленники из числа европейских левых сформулировали за 15 лет до него. Тем не менее он предвосхитил социологические построения М. Джиласа на тему нового класса и ход рассуждений Н.С. Хрущева на ХХ съезде партии, расходясь и с тем и с другим в принципиальных политических вопросах.

История Данилкина – поучительная глава в истории первого поколения советских людей, родившихся между 1910 и 1917 гг., в числе многих из них он проделал путь наверх из самых низов старого общества. И чтобы реконструировать жизненный мир партийного журналиста, нам нужно обратить внимание на меняющееся его окружение: деревенское, заводское, военное, партийное. В этих социальных сообществах формировалось его мироощущение, от них он заимствовал представления о мире людей и вещей. И стало быть, изучение его жизненного мира, способов формирования «Я» возможно только при помощи биографического метода.

Его жизненный путь в узловых пунктах совпадал с основными вехами сталинской эпохи. Данилкин чувствовал себя солдатом партии, но все время выбивался из строя. Не умел ходить в ногу, хотя искренне старался попасть в такт сталинским маршам. Начал ребенком. Беспризорничал при позднем НЭПе, когда его сверстники занимались крестьянским трудом или ходили в школу. Просидел за партой время «великой чистки». Возмутился казенной неправдой в эпоху торжества социализма. Вступил в спор с вождем, когда тот был жив и при власти. Но даже в своем протесте Михаил Данилкин остается человеком сталинской выучки, чьи политические горизонты очерчены «Вопросами ленинизма».

Поставим перед собой вопрос, какую эвристическую ценность представляет собой исследование жизненного мира провинциального журналиста, если его тексты не инициировали дискуссию в литературной среде о судьбах социализма, не стали импульсом для обсуждения политических вопросов, а оказались погребенными на 75 лет в пропыленных папках архивно-следственного дела. Считать его взгляды типичными для людей номенклатурных – партийного чиновничества средней руки – было бы опрометчиво. Впрочем, и мельник Меноккио – персонаж исторического исследования К. Гинзбурга – также не мог претендовать на то, чтобы олицетворять собой взгляды и формы поведения сельских обитателей той эпохи. Согласимся, однако, с мнением П.Ю. Уварова: «Так, например, случай с мельником Меноккио из книги Карло Гинзбурга “Сыр и черви” абсолютно нетипичен, но он дает нам очень богатую информацию о различных пластах культуры, о “возможном и невозможном”, об особенностях судопроизводства и т. д.» [28]. В той же мере был нетипичен и случай с Михаилом Данилкиным, позволяющий, однако, увидеть, как в партийных кругах проявлялись ощущения растущей социальной несправедливости, болезненного расхождения между идеологией победившего большевизма и действительным положением вещей, опасения за судьбу советского проекта. Тексты М.Т. Данилкина интересны в первую очередь тем, что они демонстрируют техники мышления и говорения, сложившиеся в рамках социалистической советской культуры, способы восприятия большевистской идеологии.

Работа состоит из двух частей. Первая представляет собой историю жизни Михаила Данилкина, рассказанную и, стало быть, отредактированную им самим. Мы мало знаем о начале его жизненного пути, о процессе формирования политических взглядов. Источники, на основании которых написана первая глава, относятся к более позднему времени. Это скорее отчет, нежели хроника жизни. Не обнаружена и часть его переписки с московскими инстанциями, в том числе письмо в ЦК ВКП(б) от 18 июня 1948 г. и письмо к Сталину «Белинский и наше время». Не найден и литературный архив М. Данилкина. Во втором разделе опубликованы тексты Михаила Данилкина, написанные им в 1951–1952 гг. Последовательность документов определяется временем их создания: от более ранних к более поздним. Нумерация применяется сквозная. Все документы публикуются под собственными заголовками без извлечений.

Тексты М. Данилкина, помещенные в приложении к книге, а также цитаты из архивных материалов публикуются в соответствии с «Правилами издания исторических документов в СССР», принятыми в 1990 г.

Мы отдаем дань памяти Вадиму Григорьевичу Светлакову, бывшему директору партийного архива (ныне ПермГАСПИ), обеспечившему нам в 1997 г. доступ к документам, и искренне благодарим Галину Федоровну Станковскую за неоценимую помощь в работе над первым изданием книги.

Мы благодарны своим коллегам по работе А.И. Казанкову, А.Л. Глушаеву, А.В. Чащухину, А.Н. Кабацкову, А.В. Бушмакову, взявшим на себя труд познакомиться с рукописью, сделать важные и нужные замечания. Всю ответственность за книгу мы, естественно, принимаем на себя.

Когда-то русский писатель, работавший в парижском архиве над историей XVIII в., заметил: «Поразительно число деловых бумаг, описей, инвентарей, протоколов, остающихся от рядовых французов» [29]. О советских людях 1940-х годов так не скажешь. Частные сделки были под запретом; имущественные споры, если таковые случались между родственниками, очень редко доходили до суда. Да и делить, собственно, было нечего. Государственный нотариат, призванный регулировать гражданский оборот, «оставался дискриминированным правоохранительным органом. Не хватало квалифицированных кадров, помещений, инвентаря» [30]. Та же ситуация была и с отделами записей актов гражданского состояния – загсами [31]. Частные бумаги в жизни людей были вытеснены бумагами казенными: справками о трудовом стаже, выписками из приказов, копиями свидетельств и удостоверений.

В одном эмигрантском собрании, состоявшемся в Женеве в 1903 г., Юлий Осипович Мартов обронил фразу: «Для человека недостаточно души и тела, требуется еще и паспорт» [32]. Секретарю острота понравилась, и он занес ее в протокол. Ю.О. Мартов вряд ли подозревал, что для будущего социалистического общества оброненные им слова, если толковать их расширительно, будут значить много больше, чем все сказанное, написанное и напечатанное его товарищами по партии за десятилетия революционной борьбы [33]. По паспортам советских граждан в 1940-е годы можно было установить их места проживания (прописку) и работы, а также семейное положение, а по соответствующим пометам – наличие ограничений, наложенных на них государственными органами. Паспорт был одним из множества учетных документов, оседавших в канцеляриях советских учреждений: в отделах кадров, райкомах ВКП(б), в военных комиссариатах, в службах Министерства государственной безопасности. Чиновники аккуратно подшивали в дело учетные карточки, собирали характеристики, выписывали справки, о содержании которых человек мог и не подозревать [34].