Валерий Полищук - Пути в незнаемое

Чокан любил свой народ. Эта любовь приносила ему радость и отраду. Он был образованнейшим человеком своего времени, полным благородных устремлений. Он был первым казахом, который не сюсюкал подобострастно о преданности великому белому царю и не гнул уничижительно спину при упоминании о «благодеяниях» генерал-губернатора: он был первым казахом, который во всеоружии научных достижений своего времени, с достоинством рассказал русскому обществу о своих степях, о том, что добровольная близость казахов к России, к русскому народу есть исторически оправданная потребность истинного прогресса, что казахский народ жаждет ускорения цивилизующей роли русских на основе дальнейшего укрепления дружбы и братства между двумя народами. Это и было то святое дело, на которое указывал Чокану Федор Михайлович Достоевский на заре их дружбы и которое стало жизненной целью его друга-казаха.

Ханы, султаны и другие властители, обуреваемые страстью к безраздельному господству, находясь в плену зависти и раздоров, постоянно сопровождавшихся кровопролитиями и народными несчастьями, редко когда выражали своими действиями надежды, желания и чаяния народа. Когда в 1831 году трусливый и двуличный хан Младшей Орды Абулхаир под натиском народа подписал акт о вхождении подвластных ему кочевий в состав Русского государства, он считал, как показали дальнейшие события, это лишь временной уловкой для сохранения власти. Точно так же думал подписавший акт позднее более смелый, более ловкий, но не менее двуличный хан Аблай. Но народ, вкусивший благодетельный плод дружбы с великим соседом, решал по-своему. Народу оставалось родить такого сына, который словом и действиями высокообразованного человека показал и доказал всему миру, что будущее его родного племени не может продолжать быть предметом меновой торговли между властителями ради удовлетворения их непомерно алчного честолюбия, что оно, это будущее, должно определяться самим народом в его стремлении к добру и справедливости. Таким сыном народа явился Чокан Валиханов. Главной его исторической заслугой является то, что он всей своей жизнью и деятельностью продемонстрировал ту истину, что близость и дружба с великим русским народом есть единственный путь к приобщению казахского народа к цивилизации, раскрытию его выдающихся интеллектуальных возможностей для духовного и материального созидания на уровне самой высокой культуры и сохранению национальной самобытности.

Он был первым, кто логически и научно доказал эту историческую необходимость и справедливость. Великие сыны народа, такие, как Абай Кунанбаев и Ибрай Алтынсарин, подхватили и продолжили великое дело сближения двух народов, начатое Чоканом Валихановым.

Чокан мечтал быть понятым своим народом. Но он при своей жизни ушел настолько далеко вперед, что для современников были непостижимы его высокие помыслы и благородные надежды. Теперь, когда перед стройным юношей-офицером, стоящим в глубокой задумчивости на высоком мраморном пьедестале перед величественным зданием Академии наук Казахской ССР, проходят, почтительно склонив головы, его потомки, это является лишь внешним выражением немеркнущей, от сердца идущей глубокой благодарности поколений своему гениальному предтече за его пророческий подвиг и пророческую жизнь.

«Было бы слишком мало назвать Лизогуба чистейшим из людей, каких я когда-либо встречал. Скажу смело, что во всей партии не было и не могло быть человека, равного ему по совершенно идеальной нравственной красоте.

Отречение от громадного состояния на пользу дела было далеко не высшим из проявлений его подвижничества. Многие из революционеров отдавали свое имущество на дело, но другого Дмитрия Лизогуба между ними не было. Под внешностью спокойной и ясной, как безоблачное небо, в нем скрывалась душа, полная огня и энтузиазма. Для него убеждения были религией, которой он посвящал не только всю свою жизнь, но, что гораздо труднее, каждое свое помышление: он ни о чем не думал, кроме служения делу. Семьи у него не было. Ни разу в жизни он не испытал любви к женщине. Его бережливость доходила до того, что друзья принуждены бывали заботиться, как бы он не заболел от чрезмерных лишений. На все их замечания по этому поводу он отвечал обыкновенно, как бы предчувствуя свою преждевременную кончину: „Мне все равно недолго жить…“»

«…И этот человек, который ценой такой громадной жертвы поддерживал целых полтора года почти все русское революционное движение; человек, нравственные достоинства которого внушали к нему безграничное уважение со стороны всех, кто его знал; человек, одно присутствие которого в рядах партии увеличивало ее силу и авторитет, — этот человек смотрел на себя как на последнего из последних…»

Так писал о своем казненном товарище Степняк-Кравчинский («Подпольная Россия»). Восхищением и нежностью дышат строки и других воспоминаний о Дмитрии Лизогубе. В глазах друзей, которые сами поражали современников своим нравственным величием, он был первым из первых. Его короткая, полная трагизма жизнь требовала самых высоких сравнений. И не будем осуждать этих прекрасных, удивительных людей, которые, будучи убежденными атеистами, между тем обращались за примерами к истории религиозного подвижничества. Почти цитатой из проповеди звучат слова Анны Прибылевой-Корба, товарища Лизогуба по борьбе: «Мысль не мирилась с казнью этого идеального юноши не от мира сего, жившего, казалось, где-то высоко над землей и спустившегося на нее только для того, чтобы снять с нее страдания и бедствия». А газета «Народная воля», пытаясь осмыслить жизненный путь Лизогуба, уже без всяких оговорок приводит слова евангелиста Луки: «Если кто приходит ко мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником».

Конечно, приход к революционерам такой гармоничной, идеальной личности, как Лизогуб, не случаен. Высокие нравственные и этические требования, предъявляемые молодежью после «нечаевщины» к борцам за свободу, способствовали появлению на политической арене блестящей плеяды героев «Земли и воли» и ее преемницы «Народной воли». Не в том ли секрет, что чем ожесточеннее была схватка с царизмом, тем меньше к революции примазывалось различных проходимцев, рассчитывавших в случае победы на личный успех и карьеру, и тем громче заявляли о себе натуры искренние, благородные и бескорыстные?

Остановил свой восхищенный взгляд на Лизогубе и Лев Толстой. Безоговорочно осуждая революционеров за скатывание к террору, он в то же время все чаще и чаще обращал взор в их сторону — именно там, в этом запретном для него мире конспиративных квартир и таинственных сходок, он встретил до удивления родные и близкие души. То, к чему он тщетно стремился всю жизнь, они делали с великой простотой и достоинством, поражавшими воображение. Порывали со своим классом, отказывались от состояний, а когда приходило время умирать, то умирали так, как будто уходили в бессмертие. Именно в этих людях, чувствовал Толстой, нашла наиболее полное выражение главная тема его творчества — невозможность для героя жить по-старому, иногда робкая, иногда отчаянная попытка уйти в новый мир, где каждый при желании может быть самим собой, где нет ненужных глупых условностей, связывающих человека по рукам и ногам, и где человек человеку друг, брат и товарищ. Каждый из этих молодых людей носил в душе своей частицу его Левина, его Нехлюдова, его Безухова…