Валерий Полищук - Пути в незнаемое

Прототипом генерал-губернатора в «Божеском и человеческом», как мы уже говорили, был граф Тотлебен. Толстой и не собирался скрывать от читателей этого столь очевидного родства. Даже внешность генерал-губернатора списана с известных портретов Тотлебена. Те же опущенные книзу усы, тот же холодный взгляд и невыразительное лицо, те же белый крест на шее и военный сюртук. Даже то, как подписывался Тотлебен, Толстой оставил без изменения. Эту подпись с длинным росчерком «генерал-адъютант Тотлебен» я потом встречал на разных документах.

Генерал, отправивший Светлогуба (Лизогуба) на виселицу, изображен Толстым с неприкрытой антипатией. В одной из ранних редакций «Божеского и человеческого», где рассказ о губернаторе дается непосредственно за описанием казни, отрицательные краски сгущены еще больше. «Генерал-губернатор, — читаем мы, — гордившийся своим ранним вставанием, в это время уже отпил кофе и, пересматривая немецкие газеты, выпускал сквозь свои нависшие усы душистый дым заграничной сигары — подарок богатого банкира».

В этом коротеньком отрывке все обращено против персонажа — и то, что он читает немецкие газеты (чужак!), и то, что встал уже после казни (холодный, равнодушный человек!), и то, что берет подарки (взяточник!). В последующих редакциях Толстой смягчает характеристики не только генерал-губернатора, но и других лиц, причастных к расправе над Светлогубом: смотрителя, священника и даже палача. Ему важно прояснить мысль, что «зло несут в мир не отдельные люди, а человеческие установления, которые порабощают отдельных людей». Недаром в своем первом письме к матери Светлогуб просит ее не сердиться даже на тех, кто его казнит: «Прости им, они не знают, что творят».

Поэтому уже в окончательном варианте генерал-губернатор старый, больной, усталый человек. Свое право казнить и миловать он осуществляет как бы нехотя, через силу.

Но и здесь Толстой не очень позволяет своей мысли уводить его далеко в сторону от правды жизни и правды характеров. Короткая ретроспекция — царское напутствие генералу перед его отъездом на новую должность — сразу все ставит на свои места. «И тут же ему вспомнилось его последнее свидание с государем, как государь, сделав строгое лицо и устремив на него свой стеклянный взгляд, сказал: „Надеюсь на тебя: как ты не жалел себя на войне, ты так же решительно будешь поступать в борьбе с красными — не дашь ни обмануть, ни испугать себя. Прощай!“ И государь, обняв его, подставил ему свое плечо для поцелуя. Генерал вспомнил это и то, как он ответил государю: „Одно мое желание — отдать жизнь на служение своему государю и отечеству“».

Надо полагать, что действительный разговор Александра II и Тотлебена мало чем отличался от описанного выше. Это подтверждается ретивостью, с которой вновь назначенный одесский генерал-губернатор принялся наводить порядок в своем крае. Да и сомнительно, чтобы в такое критическое для самодержавия время, когда одно за другим следовали покушения на царя, на эту должность был поставлен человек неэнергичный и нерешительный. Тотлебен же считался одним из самых боевых и удачливых генералов русской армии. Еще молодым инженером он хорошо зарекомендовал себя на Кавказе, в Крыму во время севастопольской страды он за короткий срок возвел оборонительные укрепления. Во многом благодаря его усилиям была взята Плевна — один из опорных пунктов турецкого владычества на Балканах.

За что бы ни брался Тотлебен, он все доводил до конца. Ему не надо было занимать ни энергии, ни упорства, ни честолюбия. К тому же он не так уж был и стар — ему шел всего шестьдесят первый год.

Правда, поговаривали, что, строя укрепления, генерал не забывал и своих интересов. Газета «Народная воля» в номере от 15 ноября 1879 года прямо заявила, что он наворовал на строительстве крепостей миллионное состояние. А Степняк-Кравчинский прямо называет его взяточником. Как тут не вспомнить заграничную сигару — подарок богатого банкира!

И все же в то время, когда Толстой работал над рассказом, очевидно, он знал далеко не все о Тотлебене. Я имею в виду не внешнюю парадную сторону деятельности. Таких сведений Толстой мог почерпнуть сколько угодно из литературы и воспоминаний современников. Речь идет главным образом о внутренних, глубоко скрытых от постороннего взора пружинах, побудивших прославленного боевого генерала совершать одну гнусность за другой. В те несколько месяцев, что он хозяйничал в Одессе, весь город был обуян страхом. Людей арестовывали по малейшему подозрению, высылали в административном порядке. Именно с санкции Тотлебена семь человек было казнено, 18 приговорили к каторжным работам. Впервые в истории России по приговору суда была осуждена и сослана в Сибирь четырнадцатилетняя девочка — Виктория Гуковская. Большинство из осужденных даже не знали, за что их наказывают. Это был самый настоящий разгул белого террора.

Между тем среди некоторых историков бытует мнение, что во всех этих беззакониях повинен не столько Тотлебен, сколько его помощник по управлению краем тайный советник Панютин. Пошло это, как ни странно, от самих одесситов. Они были убеждены, что Тотлебен только получает жалованье, предоставив борьбу с крамолой Панютину, а тот-де, дорвавшись до власти, стал пользоваться ею с бесчеловечной жестокостью. Старая погудка на новый лад: добрый начальник и злые помощники. Тут не последнюю роль сыграли прежние репутации обоих генералов. Если за Тотлебеном прочно и во многом заслуженно закрепилась слава одного из руководителей обороны Севастополя и штурма Плевны, то Панютин уже задолго до Одессы был известен как сподвижник Муравьева-вешателя. Поговаривали, что в минувшую войну он приказал сечь даже сестер милосердия.

Тотлебен был суров, но вежлив и корректен. Панютин же справедливо слыл хамом и самодуром.

Но если судить обоих по делам, то трудно сказать, где кончался Панютин и начинался Тотлебен. Они прекрасно дополняли друг друга, и я вполне допускаю, что генерал-губернатор поначалу был очень доволен своим помощником. И не только тем, что тот имел немалый опыт в борьбе с крамолой, но и тем, что притягивал к себе и только к себе всю ненависть общества. И не случайно именно на него, а не на Тотлебена, готовили одно время покушение Вера Фигнер и ее товарищи.

Вряд ли Тотлебену приходило в голову, что, казнив Лизогуба, он этим самым вызовет гнев и возмущение широких слоев русского общества. И не только кучки нигилистов, которых он глубоко презирал, но и многих представителей высшего света — пренебрегать же их мнением не мог позволить себе даже он, герой Севастополя и Плевны. Из публиковавшихся в газетах судебных отчетов каждый мог сделать вывод, что человека из общества казнили только за то, что он с кем-то был знаком и с кем-то переписывался, кому-то выдал векселя и кому-то дал деньги. Конечно, рассуждали многие, за помощь социалистам наказать следовало, но — казнить?.. В этом отношении показательно мнение Льва Михайловича Жемчужникова, знавшего и любившего Лизогуба с детства: «Бедный Митя!.. Вот этого-то моего милого Митю и повесили в 1879 году в Одессе; это был не суд праведный и милосердный, а скорый и жестокий, — немилосердное убийство. Его, как передавали мне, уличили лишь в том, что давал деньги нигилистам, а давал он деньги, можно ручаться, с полным убеждением, что служит делу честному…» Так считали и все братья Жемчужниковы. А вместе с ними и все их родные, близкие, знакомые. А огромная лизогубовская родня? Это уже сотни людей, и составляющие высший свет, и связанные с ним придворные круги. Я думаю, доживи до этих дней двоюродный брат Жемчужниковых — А. К. Толстой, также старый друг Лизогубов, он бы, несомненно, попытался использовать свое влияние на царя. Словом, во многих салонах открыто возмущались новоиспеченным графом Тотлебеном, который отправил на виселицу ни в чем не повинного человека. Как это ни печально, речь шла только о Лизогубе. Об остальных казненных даже не вспоминали. Е. А. Штакеншнейдер, дочь знаменитого архитектора, рассказывает об одном таком разговоре в доме сенатора Шульца. Директор лицея генерал Гартман в присутствии многих гостей громогласно заявил, что «только такой болван, как Тотлебен, мог казнить такого человека, как Лизогуб, что довольно было видеть, как отличается он от своих товарищей, прочих подсудимых, чтобы понять, что таких людей не казнят…». И все были с ним согласны. Даже наследник престола, будущий царь Александр III, заявил, правда, не там, а в другом месте, что Тотлебен и остальные генерал-губернаторы «творят бог знает что!».