Валерий Полищук - Пути в незнаемое

По берегам Конго выше по течению видны сразу две столицы, лежащие одна против другой на расстоянии полутора-двух километров: Браззавиль — столица Республики Конго — и Киншаса. Браззавиль на той стороне реки тонет в туманной дымке, а вот Киншаса видна хорошо. Со своими полутора миллионами жителей она простерлась на десятки километров. Толпа высоких современных зданий из стекла и бетона на берегу Конго, отделенная от горы Нгалиема голубым его заливом, — центральная часть столицы. Ее окружают бывшие «европейские» кварталы с утопающими в зелени виллами, а дальше тянутся бесконечные, унылые в своем однообразии «африканские» окраины с крохотными домиками и просто откровенными лачугами. Постепенно они переходят в загород, столь же унылый и непривлекательный: в душном мареве теряются белесые холмы с ржавыми пятнами гарей на склонах, редкими корявыми деревьями и зарослями колючих кустарников (с ними вскоре мы свели самое близкое знакомство). И дымы, дымы, оседающие на губах тревожным привкусом гари, — в Киншасе мы попали в конец сухого сезона, здешнюю «зиму», когда вовсю идет подготовка почвы к посевам и посадкам.

Все это более всего напоминало выжженную солнцем пустыню. На языке же ботаников перед нами была вторичная саванна, вторичная потому, что по естественным законам саванне тут не место и, если бы не вмешательство человека, ее тут и не было бы. По естественным законам тут место лесам, и еще менее ста лет назад, во времена Стэнли, долина Конго сплошь была покрыта лесами.

Вот почему окрестности Киншасы представляли для нас — биологов и географов — огромный интерес. Здесь можно было воочию понаблюдать и собственными руками пощупать, что же происходит, когда в этих условиях сводят леса, и еще очень хотелось по сохранившимся крупицам представить себе прежний облик этих мест. Очень помогло нам то обстоятельство, что Ассамблея проходила не в самой Киншасе, а примерно в часе езды от нее — в местечке Н’Селе.

И, наверное, мы вызвали немалое удивление, когда тут же после регистрации — сияющие устроители, толпа нарядных участников, — вместо того чтобы наслаждаться прохладой у фонтана или тянуть ледяное пиво под освежающими струями кондиционеров, вместо всех этих дарованных цивилизацией благ, бросились под палящим солнцем к видневшемуся на берегу Конго лесочку.

Островки такого леса с возвышающимися тут и там макушками пальм мы уже рассматривали с вожделением по пути в Н’Селе из окон автобуса, и вот наконец такой лесок в пределах досягаемости! Мы почти бежали к нему, но — увы! — вместо того чтобы торжественно ступить под его полог, ударились об него, будто о каменную стену. Признаюсь, чтобы не мешать мужчинам в их беспримерном штурме, я вынуждена была тихо отойти в сторонку. Примерно через час стенаний, рева и рычания они один за другим сдали позиции: по самым оптимистическим оценкам, им удалось углубиться в лес на 7–8 метров, а по более реалистическим — не более чем на 5.

Колючки! Бог мой, каких только изощреннейших колючек не наизобретала тут природа! Все здесь оказалось вооруженным до зубов. Вот только что вылезшее из земли растеньице, совсем еще в нежном детском возрасте — успело выпустить всего только парочку листочков. Но из выемки между листьями уже торчит жесткий стебелек с довольно-таки крепкими шипами, устроенными по принципу остроги. Проходит немного времени — и невинный стебелек превращается в мощную лиану в руку толщиной, усаженную крупными перистыми листьями, а продолжением каждого листа служит жесткий, в 1–2, а то и в 3 метра длиной, стебель, вооруженный страшными, попарно сидящими зубьями, крепкими, как у столовой вилки. Цепляясь за все, что попадается, колючим стеблем, лиана вползает на самые вершины фикусов и пальм, но и тут продолжает нащупывать себе дальнейшую опору, развешивая во все стороны свои ужасные ловчие снасти.

Шипами, колючками самых причудливых систем снабжены тут не только лианы, но и все деревья, служащие для них подпорками, — и пальмы, и акации, и фикусы. Ни до чего нельзя безнаказанно дотронуться рукой, ни за что нельзя задеть, и даже после всех возможных предосторожностей долго потом достаешь из одежды крючки и колючки.

Таков этот кошмарный лес. Поясню сразу: это вовсе не тот лес, что рос тут во времена Стэнли. Как и здешняя саванна, лес этот тоже вторичныйи являет собой результат стихийного антропогенного отбора, который заключается в том, что всегда и всюду человек в первую очередь уничтожает вокруг себя все самое ценное и удобоупотребимое. Тут он прежде всего вырубил в лесу все деревья с ценной древесиной, затем свел те, ветки которых годятся на корм скоту, дальше сам скот съел все, что в состоянии был переварить. Наконец оставшееся было выжжено, а освободившиеся земли расчищены под посевы. Те же участочки леса, которые каким-то чудом уцелели от огня, составлены исключительно видами растений, прошедшими этот жесточайший отбор на выживаемость, — они вооружены колючками до такой степени, что и люди, и животные от них отступились. Точно так же в других местах на стравленных скотом пастбищах выживают лишь смертельно ядовитые растения. Только попугаи — чудесные серые жако — весело болтают тут на верхушках пальм, прочая мелкая живность хоронится внутри колючей крепости.

Распрощавшись с надеждой познакомиться с этим лесом поближе, мы обратились к Конго. На берегу, куда тоже непросто было продраться через колючий кустарник, нас приветствовал дружный лягушачий хор. Особенно выделялись два солиста. Один обладал мощным бычьим голосом и, судя по нему, весьма солидными размерами. Другой, совсем, видно, небольшой, издавал восхитительные звуки, словно кто-то деликатно наигрывал на щипковом инструменте нежную мелодию необычного для нашего уха и очень африканского ритма. «Вот вам и истоки африканской музыки», — заметил Петр Петрович.

Разглядеть солистов, к сожалению, не удалось — они мастерски прятались в густых сочных зарослях водяного гиацинта. Великая река тоже не избегла своей участи: все ее течение так и рябит от плывущих по волнам островов гиацинта, малых и больших, а то и целых полей, — приставая к берегу, они полностью перекрывают доступ к воде. Крупные, нежно-сиреневые соцветия гиацинта, из-за которых и развезли его из Бразилии по всему свету, и в самом деле очень хороши. Однако, несмотря на столь привлекательную внешность, к растению прочно пристало теперь новое название — водяная чума. В некоторых тропических водоемах, том же Ниле, гиацинт, разрастающийся с невероятной быстротой, затягивает воду таким плотным ковром, что по нему можно ходить, и, понятно, ни о судоходстве, ни о рыбной ловле уже не может быть и речи. Да и рыбы не остается — гиацинт съедает весь растворенный в воде кислород, а под его полог не могут пробиться солнечные лучи. С Конго водяной чуме мешает справиться быстрое течение, но в тихих заливчиках она становится полновластной хозяйкой.