И Попов - Пути в незнаемое

Засядько всплеснул руками:

«Ну молодец, нахал, ну прелесть, нет, ну каков нахал! Слушай, иди, я тебя обниму!..»

Потом отходит, смотрит этак и говорит:

«Слушай, Александров, вот в этих руках я сейчас держу… В общем, пока я на месте этом, что ты мне скажешь, то я сделаю. Я тебе поверил. А значит, все, что ты мне скажешь, что надо делать, что ты меня попросишь, тебе отказа нет. Потому что я верю в тебя, ты человек честный и труженик…»

К этим словам присоединили свои похвалы руководители института, министерства, — «да-да, он ведь прямо-таки живет здесь, в лаборатории, сорок, кажется, или уже больше лет не ходил в отпуск…» Кто-то шептал на ухо Александрову: «Проси четырехкомнатную квартиру в Москве, чудак!»

«Александр Федорович, пока у меня все есть, что надо».

«Ну, спасибо тебе большое».

«Александр Федорович, куда?» — тотчас перехватило внимание гостя институтское начальство.

«Нет, нет, больше я никуда не пойду. Все».

«Но вы собирались… мы хотели…»

«Нет, извините, никуда. Не могу вкус портить. Поехали».

На следующее утро, едва Александров вошел к себе в кабинет, звонок.

«Евгений Всеволодович, Красниковский говорит. Думаю, тебе будет приятно узнать… Сегодня в пять утра мне позвонил домой Засядько. „Ты спишь?“ — говорит. „Сплю“. — „Ну и дурак“. — „Что это вы, Александр Федорович, спозаранку ругаетесь?“ — „Я по-доброму…“ — „Понимаю, не в обиде, а все же что случилось?“ — „Как ты можешь спать!“ Вроде тон спокойный, но я начал уж перебирать, что бы такое могло… „Ты со мною вчера был у Александрова?“ — „Был“. — „Ты понял, что он нам показывал?“ — „Понял“. — „Значит, ничего не понял, раз спишь. А я вот спать не могу. Думай, я тебя очень прошу, думай, что мы можем для него сделать. Мы должны, понимаешь, мы должны, нельзя проходить мимо этого!..“ Так что имей в виду — вот такое у него впечатление. А человек он хороший, и сила у него…»

Прошло несколько дней — другая новость.

«Евгений Всеволодович? С вами говорят из Президиума Академии наук СССР. В среду вы должны делать у нас доклад, и потому вам необходимо приехать сюда и ознакомиться с аудиторией, в которой вы будете выступать… Ну, освоиться с обстановкой, чтоб не было неожиданностей».

…В 1947 году молодой аспирант читал студентам лекцию по теории удара. Он вывел знаменитую формулу и, стуча мелом по числителю и знаменателю дроби, сказал:

«Абсолютно ясно, не правда ли, что наша ударная машина будет наилучше работать, когда вес ударника эм малое и вес инструмента эм большое равны. И чем значительней разница между ними в пользу инструмента, тем производительность ее при прочих равных условиях будет ниже. Скажем то же самое иначе: чем меньше вес ударника в сравнении с весом инструмента, по которому наносится удар, тем меньше передается и больше теряется энергии».

Двадцатишестилетний лектор, подражая профессору, стряхивал мел с пальцев. Ему важно было выглядеть кем-то, а не самим собой, потому что взошел он на кафедру читать курс «Горные машины и рудничный транспорт» случайно и без всякой подготовки. «Женя, продолжай», — бросил второпях завкафедрой и побежал куда-то. «На совещание», — запоздало крикнул он из двери.

Продолжал в течение последующих девяти лет безотрывно.

По программе шли бурильные машины, перфораторы. Ими проходят шпуры — узкие скважины, набиваемые затем взрывчаткой, затыкаемые сверху пыжом и взрываемые. Так идет добыча. Обломки, если они не слишком крупные, грузят на транспорт и отправляют по назначению — на обогатительные комбинаты и т. д. Эти машины — самый многочисленный отряд горнодобывающей техники. Скважины бурят ежегодно десятки тысяч. Хотя изобретателями предложены и более решительные средства, в практике, кроме вращательно-ударных машин, как-то ничего не прижилось.

Сам принцип бог знает какой древности. Каждый мужчина, если он достойный представитель пола, обязательно применял в своей, по крайней мере домашней, практике ударно-вращательный инструмент, поскольку эта практика немыслима без долбления стен, а долбление стен немыслимо без шлямбура, он-то и есть прототип вышеуказанных горных машин, точнее, их принципиальной основы. Удар по шляпке зубила — поворот, удар — поворот… Это и есть ударно-вращательное действие. Трубочка шлямбура на конце полая, с зазубринами. Поворот придуман, чтоб зазубрины всякий раз становились против материала острием и легче в него входили.

В перфораторе, собственно, все то же самое, только работу рук выполняет сжатый воздух. Он, как пулю из духового ружья, выстреливает молотком (ударником) по хвостовику зубила, он же, когда молоток возвращается, отскочив, для нового удара, поворачивает бур с помощью храпового механизма на небольшой угол.

Не надо формул! Повседневный опыт нам порукой, что вколачивать что-либо лучше тяжелым по легкому. Это усвоено давным-давно. Тем паче истина о соотношении масс соударяющихся тел усвоена горняками, профессия которых сплошь ударная.

Трагедия в том, что с углублением в забой штангу наращивают, а масса ударника неизменна. То, по чему бьют, тяжелеет, а чем бьют — как бы легчает. При бурении на двадцать — двадцать пять метров ударник отскакивает, как молоток от наковальни, нисколько не чувствительно для штанги.

Это настолько было правдой, что ленинградский завод буровых машин писал: «Перфораторы легкие для бурения на глубину не более двух метров, тяжелые — не более чем на четыре метра».

Новосибирский институт горного дела придумал, как обойти препятствие. Это было изобретение. Оно имело успех. Но ограниченный. Возникли серьезные непредусмотренные осложнения.

Теперь вернемся в аудиторию Тбилисского политехнического, где мы оставили молодого лектора. Он читал уверенно, красуясь, как вдруг запнулся. Подтвердив формулой то, что следует и из повседневного опыта и здравого смысла (кажется, что полностью, а на самом деле — не совсем, это в свое время обмануло Декарта, и он в теории удара допустил ряд ошибок, исправленных его учеником и почитателем Христианом Гюйгенсом), а именно — наилучше, когда вес ударника и бура равны, уверенность потерял.

«Погодите… погодите… А если мы вместо сплошной штанги возьмем набор отрезков, так чтобы каждый по массе был равен инструменту, тогда… Тогда… Странно, ведь мы передадим всю энергию. Практически без потерь! Так или нет?»

«Так», — беспечно отозвался хор.

«Так или не так?» — самому себе сказал лектор.

Студенты не оценили идею. Они не различали границы между известным и крамолой, а лектору не положено путать студентов своими «так или не так». И никто из них не знал, не углядел, что вот сейчас, на твоих глазах, в этой обители законов и правил, сверкнуло задорное ослушание, искра которого, может статься, прибавит в целом мире чуток истины.