Кассия Сен-Клер - Тайная жизнь цвета [litres]

Производство орселя было весьма трудоемким. Прежде всего, нужно было обнаружить лишайник, и, поскольку их популяция очень хрупка, каждое «месторождение» истощалось очень быстро [406]. Для того чтобы насытить рынок, лишайник импортировали по весьма высокой цене из все более удаленных локаций по мере того, как расширялись торговые пути процветающих империй [407]. Найдя нужное место, лишайник надо было тщательно собрать вручную (в мае и июне для одних его видов и в августе – для других) и смолоть в мелкую пудру. Дальнейшие этапы были еще более замысловатыми. Для них требовались два основных ингредиента – аммиак и время. На протяжении бо́льшей части времени производства орселя самым доступным источником аммиака была протухшая человеческая моча. Венецианский рецепт 1540 года предписывает смешать 100 фунтов смолотого орселя с 10 фунтами квасцов (обычно поташа) и добавлять в эту смесь мочу до тех пор, пока она не примет консистенцию теста. Эту субстанцию нужно было часто перемешивать – до трех раз в день, – добавляя вино, если она становилась слишком сухой, и хранить в теплом месте до 70 дней. После этого «она станет достаточно плотной, чтобы быть пригодной к использованию» [408]. Даже современные рецепты требуют до 28 дней для получения правильного оттенка [409].

Некоторые лишайники в процессе приготовления из них пигмента, говорят, имеют очень приятный аромат – как у фиалки, но даже если так, то это была очень трудоемкая работа. Наградой за нее были прекрасные цвета, получаемые в результате. Одним из них был «чистокровный» пурпур, вполне подходящий королям; другой получался гораздо более красным. Согласно одной из полулегендарных историй, когда наполеоновский десант высадился в феврале 1797 года в Фишгарде, Пемброкшир, один из французских отрядов был насмерть перепуган видом уэльских женщин, одетых в яркие багряные накидки, выкрашенные как раз «краской из лишайника». Перепутав их с отборными «красными мундирами», незадачливые захватчики разбежались без единого выстрела.

Во второй половине XIX века, когда волны переселенцев были заняты заселением американских пределов, по всей Европе подспудно шла другая война в стиле Дикого Запада. Только на ней сражались не за территории, а за краски.

Оспариваемыми трофеями были анилиновые краски – семейство синтетических пигментов, получаемых из липкой, черной каменноугольной смолы. Название «анилин» происходит от испанского anil – индиго ( см. здесь). Придумал его в 1826 году немецкий химик Отто Унфердорбен, работавший над выделением красящего вещества из растений-индигоносцев в своей лаборатории. Первый анилин – потрясающий пурпурный мовеин ( см. здесь) – случайно синтезировал лондонский подросток [410]в 1853 году. Но это было только начало. Сразу стало понятно, что анилин может многое предложить миру цветов. Ученые всех стран бросились испытывать новое вещество, смешивая его со всеми компонентами, до которых могли дотянуться.

Одним из первых, кому улыбнулась удача, был Франсуа-Эммануэль Верген. Он был директором фабрики, производившей желтый пигмент из пикриновой кислоты, но в 1858 году он присоединился к своему конкуренту – компании Renard Fréres & Franc – и почти сразу, смешав анилин и хлорид олова, создал яркий цвет, находящийся где-то между красным и пурпурным [411].

Он назвал его фуксином, по имени цветка ( см. здесь). В то же время британская фирма Simpson, Maule & Nicholson синтезировала анилиновый красный. Это режущий глаза цвет немедленно обрел бешеную популярность. Первыми его потребителями, как ни странно, стали европейские армии, закупавшие новый пигмент для покраски униформы. Но вот названия его оказались бледноваты – ни французская «фуксия», ни английский «розеин» не подходили для столь эффектного и энергичного цвета.

Известен он стал под именем «маджента», данным в честь небольшого итальянского городка, где 4 июня 1859 года франко-сардинская армия одержала решающую победу над австрийской.

Вскоре потоки мадженты полились из конкурирующих фабрик в Мулюзе, Базеле, Лондоне, Ковентри и Глазго на восторженную публику, жаждавшую новых ярких и доступных тканей. За несколько следующих лет рынок наводнили новые анилиновые оттенки: желтый, два варианта фиолетового, зеленый альдегид, «лионский синий», «парижский синий», «голубой Николсона», далия («георгиновый» – нечто среднее между мальвой и маджентой) и черный. Завсегдатаи паба «Черная лошадь», что располагался в шаге от красильни Перкина, говаривали, что вода в их рукаве канала Гранд Джанкшн меняла цвет каждую неделю [412].

Все эти цветовые эксперименты, к сожалению, готовили почву для свержения мадженты с престола самого модного оттенка. Все следующее десятилетие красильная отрасль была парализована серией судебных процессов – компании начали отстаивать свое первенство, защищать патенты и охранять интеллектуальную собственность. Сам Верген немного заработал на своем творении: его договор с Renard Fréres & Franc предусматривал, что изобретателю достается пятая часть с прибылей за каждый цвет, что он сотворит [413]. В начале XX века обнаружилось, что многие из чудесных новых цветов содержат мышьяк в опасных пропорциях – до 6,5 % в некоторых образцах мадженты. А широчайшее предложение провоцировало покупателей на все новые эксперименты; маджента стала лишь одним из тысячи возможных вариантов. Выжила она в основном благодаря цветной печати. Сегодня этот цвет ассоциируется почти исключительно с (радикально розовой) краской для печати с фотомеханических форм в цветовом пространстве CMYK [414].

Малярия была настоящим бичом Европы в XVIII и XIX веках. В 1740-х годах Хорас Уолпол писал с пристрастием уставшего от домогательств туриста об «ужасающем недуге, называемом мал’ариа, каждое лето поражающем Рим и убивающем его». Слово «малярия» – искаженное итальянское выражение «плохой воздух»; считалось, что заболевание передается по воздуху, его связь с комарами установили позже. Половина пациентов в Госпитале святого Фомы в Лондоне в 1853 году страдали приступами малярийной лихорадки [415].

Елинственное известное лекарство – хинин, который получали из коры дерева, произрастающего в Южной Америке, – стоило целое состояние: Ост-Индская компания тратила на него ежегодно около 100 тыс. фунтов стерлингов [416]. Финансовые предпосылки для синтеза хинина были, таким образом, очевидны. Частично благодаря этому, а еще благодаря любви к химии как таковой один 18-летний ученый проводил все выходные в кустарной лаборатории на чердаке дома своего отца в Восточном Лондоне, пытаясь синтезировать хинин из каменноугольной смолы. Сегодня Уильяма Перкина по праву считают одним из героев современной науки. Но не из-за хинина, который он так никогда и не синтезировал. Он создал целое направление в химии, когда наткнулся на искусственный оттенок пурпурного – мовеин (или «цвет мальвы»).