Эдуардо Кон - Как мыслят леса. К антропологии по ту сторону человека

Можно также сказать, что восприятие птицы духами-хозяевами требует меньшего усилия для интерпретации. Следуя настойчивому утверждению Пирса (CP 2.278) о том, что последовательность семиотической интерпретации всегда заканчивается в иконизме, поскольку, как подчеркивает Дикон (1997: 76, 77), только при помощи иконизма различия, для которых потребовалась бы дальнейшая интерпретация, перестают быть заметными (то есть умственное усилие заканчивается в иконизме), мы можем сказать, что духам-хозяевам, которые видят лесных птиц такими, какие они есть – домашними цыплятами, – требуется меньше усилий для интерпретации. Нам, людям, напротив, пришлось бы выкурить много «крепкого» табака, принять галлюциногены или особенно «хорошо» видеть сновидения, как сказали бы люди в Авиле, чтобы обрести эту привилегию: увидеть различные виды пернатой дичи, встреченные в лесу, в облике цыплят, каковыми они на самом деле являются.

Духи-хозяева не прилагают интерпретативных усилий, которые требуются от людей, потому что они уже находятся внутри этой эмерджентной формы, подобно сплавляемому по реке каучуку, или скоплению зверей, привлекаемых к плодоносящему дереву, или портовому городу, переполненному богатствами, собранными выше по течению. На самом деле, люди в Авиле часто называют реальность сферы духов-хозяев укута (внутри), в противоположность повседневной человеческой сфере – яхуаман (на поверхности). Из-за того что сфера духов-хозяев по определению находится внутри формы, там в изобилии водятся животные, пусть даже мы, люди, не всегда можем их увидеть. Старательно рассматривая в бинокль стаю шерстистых обезьян, встреченную нами однажды во время охоты, я пришел к выводу, что она состоит, самое большее, из тридцати особей, однако Асенсио, бывалый охотник, внимательно наблюдающий за обитателями леса, оценил ее численность в сотни. Есть звери, которых не встретишь в окрестных лесах Авилы, например, беличьи обезьяны, что в изобилии водятся на более низких и теплых высотах, или белогубые пекари, которых здесь больше не встретить, но которые, как тем не менее считается, присутствуют «внутри» сферы хозяев леса. Дело не в том, что животных нет – просто хозяева не разрешают нам их видеть. Они не пускают нас внутрь формы, которая их содержит.

Обилие животных не единственная постоянная особенность мира духов. Царство духов – это еще и своего рода загробная жизнь, рай Марселино. Руна, которые попадают туда, никогда не стареют и не умирают. Вскоре после того, как молодая рыбачка нашла ее в лесу, Роза вернулась в царство хозяев леса – на этот раз навсегда. Позднее Вентура сказал мне, что, когда его мать умерла, они «просто похоронили ее кожу» (см. Главу 3). Иначе говоря, они похоронили изрядно потрепанный погодой и временем, объеденный личинками габитус Розы – в некотором смысле одежду, которая, подобно клыкам ягуара и белому одеянию, была ей дарована, ее земные следствия старости. Вентура объяснил: в царстве духов Роза всегда будет молодой невестой, подобно своим внучкам, ее тело отныне не подвержено влиянию времени (рис. 8).

То, что в царстве духов Роза никогда не состарится, также является результатом специфических свойств формы. История в нашем обычном представлении, то есть как влияние прошедших событий на настоящее, внутри формы перестает быть важнейшей каузальной модальностью [160] В этом случае под «историй» я подразумеваю ощущение нами воздействия прошлых событий на настоящее. Пирс называет это нашим опытом вторичности, включающим переживание перемены, различия, сопротивления, инаковости и времени (CP 1.336; 1.419); см. Главу 1. Однако это не отрицает существования специфических и весьма изменчивых модальностей репрезентации прошлого, обусловленных определенным общественно-историческим контекстом (см. Turner, 1988), или же представлений о каузальности (Keane, 2003). Мои доводы носят более широкий и общий характер: (1) опыт вторичности не обязательно ограничен культурой; (2) порой диадическое воздействие прошлого на настоящее, которое мы связываем с историей, становится менее важным в качестве каузальной модальности. . Так же как причины, обусловившие речные и растительные пространственные паттерны, в каком-то смысле не имеют значения для объединения этих паттернов в предельно структурированную эмерджентную общественно-экономическую систему или как отношения слов в языке во многом оторваны от индивидуальных историй происхождения этих слов, так и в царстве духов-хозяев форма нарушает линейность истории. Безусловно, доколумбовые иерархии племенных вождей, города, шумные торговые поселения и поместья начала XX века имели свой уникальный временной контекст. Однако сейчас все они поглощены одной и той же формой, и по этой причине конкретные истории их появления в определенном смысле не имеют значения. Значит, на некоторое время и в некотором смысле форма «замораживает» время [161] Под «временем» я подразумеваю направленный процесс, простирающийся из прошлого в настоящее и возможное будущее. Я не делаю какого-либо безусловного утверждения об онтологическом статусе времени, однако я не хочу сказать, что время является полностью культурным или даже человеческим конструктом (ср. CP 8.318). Мой довод находится на уровне того, что Бейтсон называет «креатурой» (2000a: 462). Иными словами, в жизненной сфере и прошлое, и будущее, и возможное приобретают специфические свойства, которые тесно связаны с тем, как семиотические самости репрезентируют окружающий мир. С помощью семиозиса в жизненной сфере будущее влияет на настоящее через репрезентацию (см. Peirce, CP 1.325). См. также Главу 6. . Все эти зависящие от обстоятельств конфигурации, занимающие разное положение в истории, сейчас «внеисторически» участвуют в самоусиливающейся модели, которую люди в Авиле пытаются использовать, чтобы добыть мясо дичи.

Рис. 8. «Внучки» готовят пиво из персиковой пальмы ( чунда асуа ). Фото автора

Будучи закономерностью, которая потенциально может выйти за пределы онтологических областей и временны́х случаев, этот вид формы создает эмерджентную «всегда уже наличествующую» («always already») сферу. Под этим я имею в виду, что результатом некоторых систем, улавливающих и поддерживающих закономерность – будь то система социально-экономическая, использующая физические и биологические закономерности, или развивающийся язык, включающий понятия из других национальных языков, или даже обладающая множеством исторических слоев сфера духов – хозяев леса, – является создание сферы круговой причинности, в которой то, что уже произошло, никогда не происходило. Возьмем, к примеру, английский язык. Мы знаем, что любое предложение может включать слова, скажем, из греческого или латыни, французского или немецкого, но история их появления не важна для «вневременного» способа, которым эти слова наделяют друг друга значением в силу круговой замкнутости лингвистической системы, неотъемлемой частью которой они теперь являются. Я хочу сказать, что другие, не обязательно человеческие и не обязательно символические системы, о которых шла речь выше, также создают, подобно языку, эмерджентную область, частично оторванную от породившей ее истории, – влияния прошлого на настоящее.