Юрий Антонян - Особо опасный преступник

Эта информация дополняется сведениями, полученными А.И. Ковалевым, А.О. Бухановским и Е.А. Савченко. Ими было обследовано четыре пациента в возрасте от 9 до 15 лет с детским вариантом "феномена Чикатило". Проведенный структурно-динамический анализ выявил ряд закономерностей его формирования. У всех пациентов с детства обнаруживались признаки резидуально-органического поражения головного мозга, минимальная мозговая дисфункция (ММД). Это обстоятельство во всех наблюдениях имело свойство церебральной предиспозиции к возникновению "феномена Чикатило" и являлось одним из главных условий его появления и развития. ММД сопровождалась синдромом гипервозбудимости в младенческом возрасте, который позже трансформировался в гиперкинетические расстройства.

Все дети воспитывались в структурно или функционально неполных семьях. Доминирующая роль в их воспитании принадлежала матери. Отец был подчиненноугнетенным и приниженным, фактически отстраненным от воспитания ребенка. Воспитание носило патологический характер и отличалось противоречивостью: с одной стороны, гиперпротекция, назидательность, жесткость, с другой - явное или скрытое эмоциональное отвержение. В трех наблюдениях оно дополнялось жестокостью в обращении с ребенком.

Характерными чертами этих детей являлись: нарушение коммуникации со сверстниками, трудности в установлении неформального общения, боязнь маскулинного поведения, избегание свойственных мальчикам агрессивных проявлений (игр, драк и т.п.), боязнь сверстников, отсутствие навыков самозащиты, самообороны, неформальный язык и неформальное времяпрепровождение.

В свою очередь, эти черты подмечались сверстниками и служили основанием для детского жестокого отношения к пациентам: зачастую им давались унижающие клички, они регулярно подвергались насилию, даже в тех случаях, когда были явно сильнее своих противников, что вызывало у них ожесточенность. Нарастающие признаки детской дезадаптации компенсировались фантазиями, в которых они представляли себя суперменами, физически сильными и способными к самозащите.

Крайней формой патологической компенсации становилось садистское поведение, отмечают указанные авторы. Появившись по механизмам импринтинга, последнее весьма быстро принимало форму обсессивно-компульсивного расстройства. У одного ребенка импринтинговым стало ужасающе экзальтирующее впечатление, пережитое им в возрасте 5-6 лет, когда во время похорон он впервые близко увидел мертвого человека и вдруг начался пожар, вызвавший панику. В последующем у него возникла обсессивно-компульсивная некрофилия. У второго, наблюдавшегося нами по поводу обсессивно-компульсивного вампиризма, импринтингом в возрасте пяти лет стали петушиные бои, на которых парила атмосфера жестокости и агрессии, беснующаяся толпа жаждала крови, гибели животного.

В одном случае в качестве импринтинга выступил видеоклип со сценами каннибализма. Пациент с обсессивно-компульсивной садистской некрофагией испытал необычное эмоциональное переживание, описываемое как чувство экзальтации и ужаса, сопровождавшееся выраженной вегетативной реакцией. Таким образом, в нашем исследовании импринтинг обнаружен в трех из четырех случаев.

Формирование обсессивно-компульсивного расстройства имело несколько этапов. Вначале появлялись произвольные нерегулярные (от эпизодичных до систематических) представления, которые не имели психотропного добавочного эффекта. Они сопровождались только чувством пронзительного любопытства, необычности и новизны переживаний в сочетании с острым ужасом. Затем представления принимали характер навязчивых, становились способными изменять актуальное психическое состояние. На этом этапе их фабула не изменялась, сохранялась импринтинговая. Со временем эпизодичность сменялась регулярностью, ситуационной привязанностью к конфликтам и психогенному дискомфорту. Выявлено, что для детей характерно отсутствие этапа борьбы мотивов и непонимание чуждости этих переживаний. На смену навязчивым представлениям приходили навязчивые фантазии, фабула которых все дальше отклонялась от импринтинговой. Ребенок сам становился автором, режиссером и киномехаником, вновь и вновь "прокручивая" в своем сознании все более и более изощренные сцены насилия.

Далее следует переход к действиям, от менее жестоких и отклоняющихся к более брутальным. Так, например, первые садистские рисунки, на которых изображен пенек, топор, кровь, обезглавленная курица (в последующем эта тема становится доминирующей), сменялись отрезанием или откусыванием голов и ног у игрушечных солдатиков, выдергиванием перьев из крыльев цыплят, под благородным предлогом "чтобы не перелетали через забор", что перерастало в реализованное зооцидное стремление к вампиризму (питье крови только что обезглавленных цыплят). Объектами садистского парафильного поведения вначале были мелкие животные. Впоследствии появлялись фантазии, в которых объектом насилия становился человек (девочка, женщина). Борьба мотивов по-прежнему отсутствовала, но сохранялось понимание временной недоступности этой формы действий в связи с малолетством и физической незрелостью.

Параллельно происходило оскудение интересов, пациенты теряли интерес к учебе, у них появлялись прогулы, ухудшалась успеваемость, они уходили из дома, бродяжничали либо замыкались в себе, уединялись, формально подчиняясь обстоятельствам. При этом происходила фиксация на парафильных переживаниях с формированием агрессивно-криминального поведения*(90).

Приведенные данные позволяют сделать некоторые теоретические выводы.

1. Отвергание матерью ребенка формирует у него диффузный страх и повышенную тревожность, которые при отсутствии компенсирующих влияний могут перерасти в страх смерти. О его криминогенном значении уже сказано выше, психологическая зависимость связана и с ним, поскольку она обеспечивает безопасность личности, его защиту от неясной, глубинной угрозы. Названная зависимость приобретает бытийный вес.

2. Неблагоприятные условия жизни в детстве порождают общую дезадаптацию личности, весьма существенные сложности в усвоении нравственных и правовых норм. Они перестают играть роль регуляторов поведения, не составляют конкуренцию постыдным влечениям и желаниям. В крайнем варианте борьба мотивов попросту отсутствует.

С психологической точки зрения, системообразующим фактором серийных сексуальных преступников и в первую очередь сексуальных убийц выступают измененные формы функционального состояния психики, которые А.О. Бухановский назвал патосексуальными. Они характеризуются высоким уровнем актуальности и эмоционального напряжения, которые определяются не столько сексуальными потребностями, сколько необходимостью самоприятия и зашиты "Я". Следовательно, они имеют витальное значение. В период реализации агрессивных сексуальных действий имеет место сужение сознания, реальность воспринимается фрагментарно, резко снижается чувствительность, происходит дереализация и деперсонализация. Сами разрушительные действия стремительны, выполняются с большой силой и наполнены энергетикой, обычно недоступной субъекту.