Эндрю Макафи - Машина, платформа, толпа. Наше цифровое будущее

Стали возникать вопросы, зачем хакер так поступил, ведь прикарманенные «эфиры» нельзя сразу конвертировать в доллары или другую фиатную валюту. Одно из объяснений, предложенное Дэниелом Кравишем [766]из Satoshi Nakamoto Institute, состояло в том, что хакер мог получить примерно три миллиона долларов, использовав «эфиры» на одной из онлайновых криптовалютных бирж, справедливо решив, что, как только о взломе станет известно, стоимость «эфира» обрушится.

Однако более важные вопросы касались не мотивации хакера, а уязвимости криптовалют и смарт-контрактов, обнаруженной при их использовании. По оценке Satoshi Nakamoto Institute, Ethereum был обречен [767]. Сочетание плохого программного кода и условий использования, которые фактически делали его юридически обязательным, означало катастрофу.

Впрочем, те, кто мечтал о децентрализации всего, еще не были готовы сдаться. В июле 2016 года Виталик Бутерин, один из основателей системы Ethereum и автор влиятельной работы «Белая книга Ethereum» [768], написанной в 2013 году (когда ему было 19 лет), объявил о хардфорке [769]в криптовалюте и блокчейне [770]. Если бы большинство участников The DAO приняли такое ветвление, воплощенное в новой версии программного обеспечения Ethereum, все предыдущие транзакции, произошедшие в рамках децентрализованной автономной организации, были бы фактически забыты, а все затронутые ими «эфиры» вернулись бы к первоначальным владельцам.

Хардфорк был принят большинством участников The DAO, однако меньшинство пришло в бешенство. И. Дж. Спод (возможно, это псевдоним) объяснял причину в сетевом журнале Aeon: «С точки зрения [меньшинства участников], хардфорк подрывал принцип Ethereum, который, в конце концов, состоял в том, чтобы обойтись без вмешательства надоедливых людей – продажных бюрократов и политиков, директоров, CEO и юристов. Предполагалось, что код является законом. Если вы не видите слабости в программном обеспечении, это ваша проблема, поскольку оно находится в общественном доступе» [771].

Список «надоедливых людей» Спода, видимо, включал руководителей центральных банков, которых часто обвиняют в манипулировании стоимостью фиатных валют. Многим казалось, что хардфорк сотворил нечто худшее. Он не менял произвольно стоимость «эфиров» – фактически он поменял их владельцев. Некоторые участники первоначальной The DAO отказались подчиниться хардфорку, продолжили использовать исходную версию распределенного программного обеспечения и назвали свою систему Ethereum Classic [772]. На момент написания этого текста в начале 2017 года Ethereum и Ethereum Classic продолжают существовать параллельно.

Несмотря на массовый энтузиазм по всему миру, биткоин и блокчейн также испытывают проблемы. В январе 2016 года Майк Хирн, который внес значительный вклад в создание программного кода для блокчейна и верил в его перспективы так серьезно, что бросил работу в Google, чтобы целиком посвятить себя увлечению, продал все свои биткоины и вышел из проекта. Пост в блоге с объяснением такого решения назывался «Развязка эксперимента с биткоином» [773]. С точки зрения Хирна, эксперимент закончился неудачей. Это произошло не из-за неустранимых проблем с майнингом и не вследствие новых обнаруженных уязвимостей самой криптовалюты, а по организационным причинам. Хирн писал:

Он провалился, потому что провалилось его сообщество. То, что должно было стать новой децентрализованной формой денег без «системно значимых институтов» и «слишком масштабным, чтобы потерпеть неудачу», обернулось чем-то еще более плохим – системой, которая контролируется всего лишь горсткой людей. И самое плохое, сеть стоит на пороге технического коллапса. Отказали механизмы, которые должны были предотвращать такой исход, поэтому больше нет оснований считать, что Биткоин может на деле оказаться лучше существующих финансовых систем [774].

Проблемы возникли из-за расхождения во мнениях по поводу продолжающегося роста системы. Возникли два лагеря, во главе которых стояли серьезные программисты. Вместо того чтобы разобраться с этими различиями, они со временем закрепили свои позиции. Каждая из сторон считала, что осталась верной основополагающим принципам Биткоина и блокчейна (причем некоторые представители обеих сторон были связаны с криптовалютными стартапами, поддержанными венчурным капиталом, или имели другие коммерческие интересы). Сатоши Накамото отмалчивался, отстранившись от всех дискуссий несколькими годами ранее. Пока продолжалась патовая ситуация, страдала работа сети Биткоин и повышался риск того, что некоторые транзакции блокчейна будут отложены или проигнорированы [775].

Спор об архитектуре и будущем системы совпал с другой тревожной тенденцией – концентрацией значительной доли мировых майнинговых мощностей в Китае. К середине 2016 года на китайские биржи приходилось 42 процента всех биткоиновых транзакций [776]и 70 процентов всего мирового оборудования для майнинга биткоинов [777]. Для многих участников сообщества такая сильная концентрация была нежелательна, поскольку это могло привести к несоразмерному влиянию отдельных людей или групп на эволюцию системы, хотя основная идея была в том, чтобы избежать такого влияния и сохранить децентрализацию. А между тем любая организация или группа, контролирующая свыше 50 процентов общего майнинга, может в одностороннем порядке решать, какие транзакции действительны, лишив прав всех остальных.

Особенно тревожным казался тот факт, что концентрация происходила в Китае. Правительство этой страны имеет давние традиции по надзору над своими финансовыми учреждениями и прямому вмешательству в их работу, а деятельность такого рода принципиально расходилась с мечтой о полной свободе от вмешательства государственных органов. Многие ощущали, что контроль над Биткоином и блокчейном по ту сторону Великого китайского файрвола [778]превратил бы мечту в кошмар.

Неприятности, испытываемые организацией The DAO и майнинговой сетью Биткоина, указали на фундаментальный вопрос в отношении роста криптовалют, смарт-контрактов, мощных платформ и других современных цифровых разработок. Этот простой вопрос мы поставили в начале главы: устарели ли компании? Придется ли нам по-прежнему полагаться на компании индустриальной эпохи, если мы будем лучше писать смарт-контракты, строить сети, блестяще сочетающие личную и коллективную выгоду, и все сильнее демократизировать мощные инструменты для производства и инноваций?

На протяжении всей книги мы говорили, что благодаря подъему в цифровой сфере разумы и машины, продукты и платформы комбинируются различными эффективными способами. Но вот вопрос: завершится ли это доминированием толпы над ядром или даже ее полной победой?